Не знаю. Не хочу знать.
Я стояла вдали от пылающих языков пламени, пожирающих промасленные дрова и хрупкое, почти невесомое тело. Глаза словно сажей запорошило. В груди ворочались раскаленные камни.
Мне хотелось оказаться там, рядом с ним… хотя бы мгновение… даже если бы пришлось заплатить за это жизнью.
Но я так и не сделала ни шага. Трусиха…
А может, мне просто было слишком больно?
Прошу тебя…
Не дай мне заплакать…
Позволь мне быть сильной…
Глаза болят…
Возможно, поэтому слякоть
На коже горячей и пыльной.
Позволь мне…
Не верить, не ждать и не помнить.
В дурном сне
Идти, зажимая в ладони,
Волос прядь,
Что кажется мне горячее огня.
Твоя страсть,
Твой взгляд и в безумии мучит меня.
Но ты — враг.
Ты, силу мою превращая в песок,
Развеешь беспечно по ветру.
Дурной знак —
Всю ночь напролет незакрытый замок,
Бессонная тяга к рассвету.
Глаза горят…
Бессмысленно тают картины,
Где ты живой…
Еще живой…
Прошу тебя…
Позволь мне снова быть сильной,
Позволь быть одной… не с тобой…
— Госпожа!.. — словно через пуховое одеяло донеслось до моих ушей. — Лале, Лале, Лале… Очнитесь, прошу! Все хорошо, я рядом… А это было так давно…
— Мило, — с трудом разомкнула я слипшиеся от слез ресницы. — Снова напугала тебя, да? Я безумна… Я люблю мертвеца…
— Нет, нет, нет! — горячо прошептал Мило. В темноте можно было различить лишь белую рубашку Авантюрина, и все мое существо сосредоточилось на ощущениях: холодные ладони, оглаживающие плечи и спину, шелк чужих волос, льнущий к щеке, отчаянные, почти болезненные поцелуи — по шее, вверх, к виску, по соленой коже — к уголку глаза… — Вы любите меня, Лале! Только меня! Потому что иначе быть не может! Я сойду с ума, я умру от ревности, если это не так… Лале, о, моя Лале…
Мило шептал еще что-то, столь же бессмысленное и необходимое — долго, пока я не перестала трястись, а вся соль с моих щек не перешла на его губы.
Но, кажется, мой слишком деятельный ученик не думал останавливаться на этом, собираясь подарить эту соль обратно — моим губам.
— Не надо, — мягко, но решительно отстранилась я. Каких усилий мне это стоило! — Не стоит затевать что-то, о чем ты потом будешь жалеть.
— Не буду, — упрямо заявил Мило. И даже в сумраке я разглядела, как сощурились чудесные глаза. — А вдруг я мечтал об этом десять лет?
В его голосе было столько страсти, что мои щеки заполыхали.
— Ну и дурак, — ляпнула я от растерянности. Стало немного страшно — еще чуть-чуть, и Мило бы даже уговаривать меня не пришлось на то, чтобы…
Ох, не хочу думать, на что. Пора уходить, пока я не натворила лишнего.
Мы не натворили.
— Почему? — настойчиво поинтересовался ученик. — Что в этом глупого?
— Все, — отрезала я, сползая с кровати. — Прости, — произнесла чуть мягче, уже вставая обеими ногами на твердый, замечательно холодный пол. — Я не должна была вспоминать все это. Только разбередила старые раны. Да и ты теперь напридумываешь себе невесть что…
— Вы убегаете? — довольно жестко оборвал Мило мое бормотание. — Зачем? Что вас тянет во дворец? Обязанности? Они подождут до утра.
— Вот если ты такой умный, то сам все поймешь, — в сердцах бросила я, пятясь к двери. Ни себе, ни Мило я не доверяла. В моей крови все еще бродил яд одиночества и дурных воспоминаний, а Мило… ворон знает, что нашло на моего спокойного ученика. — Прости. Давай поговорим… завтра? — я наконец уперлась спиною в дверь.
— Завтра? — усмехнулся Мило с горечью. — Значит, все-таки убегаете… Что ж, я не смею настаивать. Светлых снов, госпожа.
— Светлых снов, — выдохнула я и почти вывалилась в свои покои. Голова шла кругом.
Что со мною творилось? Это чувство, что поселилось в груди, разгорающееся от поцелуев и даже простых слов Мило, как пламя на ветру… Неужели любовь? Снова?
Малая песчинка счастья на одной чаше весов — и горе, одиночество, боль потери на другой.
Меня лихорадило.
Решусь ли я?
Глава двадцать вторая, в которой Лале совершает ошибку
Наступило утро. Жаркое солнце взошло над дворцовым садом, просочилось сквозь задернутые занавески, обласкало лучами сомкнутые веки… В закрытой спальне свежесть предрассветного тумана медленно менялась на духоту раскаленного летнего марева. Не то, что спать — даже просто лежать, протягивая время до полудня, было невозможно.
Да и привыкла я за время, что путешествовала с Мило, вставать, чуть свет. Как и ко многим другим вещам: к свободе от придворных условностей и интриг, к ясному небу над головою, к чудесам… Нет, скучать во дворце было некогда, одна авантюра с разоблачением Ларры стоила целого приключения. Но отчего-то иногда накатывало, словно волна, желание бросить все и сбежать, куда глаза глядят. От плохих воспоминаний, от высокой политики и низких интриг… от сложных решений.
Ох, Мило, Мило, что мне делать с тобою? Что мне делать с собою?
— Встряхнись, Лале, — нарочито громко произнесла я, не открывая глаза. — Задумаешься об этом, когда Прилив больше не будет грозить королевству. А пока вставай-ка, дорогая, и приступай к работе.
При мысли о работе я ощутила приступ трусливого облегчения. Теперь у меня нашлась вполне приличная причина для того, чтобы отложить решение на потом.
Тем более что планы у нас с Тирле на сегодня были воистину грандиозные. Пока Ее величество собиралась оповещать расклад о грядущем представлении, мне поручалось заглянуть к Вышивальщице шелком и раскинуть с нею гадальные нити. Дело это небыстрое, требующее терпения и внимания, а также полной осведомленности о текущем положении для наиболее верного толкования результатов. Что ж, кому, как не Лале, знать о подводных камнях нашей маленькой «морской» проблемы?
Так я рассуждала, пока рука моя сама тянулась к колокольчику.
— Мило, неси завтрак… — начала я и осеклась. Ученик все еще пребывал в поместье Опал, и ждать мальчика следовало не раньше вечера. Вот она, сила привычки — почти двадцать лет утро начиналось с того, что Авантюрин угощал меня чем-нибудь вкусным и приводил в порядок рыжие волосы.
Придется самой о себе позаботиться.
В конечном счете, на утренний туалет ушло почти три часа. Лишь к полудню я позавтракала, искупалась, надела привычный шутовской наряд и заплела непослушные пряди в сотню косичек. Серебряные колокольчики мелодично позванивали на концах. На щеках, умытых прохладной водой, расцвел румянец… Никто не заподозрил бы, что шутовку половину ночи мучили кошмары и мрачные размышления. Оставалось только достать ключ и пройти к Вышивальщице.
