Очарованная смертью, околдованная
Тьмой и страстью опьяненная,
Пред тобой стою, смятенная,
Шаг — и стану опаленная.
В холод одиночества закованная,
Я к тебе, как огненному мороку,
Льну отчаянно, пускай и кличу ворогом,
Гибельно внимание и дорого…
Если Мило был моим солнцем, то Кирим-Шайю — пьяной, жаркой, летней ночью. Искусственный насквозь, он привлекал, как привлекает изъян в совершенстве. Вроде и неловко, да глаз не отвести.
В покои Кирима заходить сразу я побоялась, памятуя о том, чем чуть не закончился в прошлый раз мой визит. Сперва постучалась робко… потом громче… Спустя четверть малого оборота готова была уже уйти, но тут дверь бесшумно растворилась, и на пороге появился лорд Багряного Листопада — яркий и притягательный в алом западном наряде, как ядовитая змея.
— Доброй ночи, Лале, — склонил он голову на бок. Выражение его лица было чуть насмешливым, пурпурные губы изгибались в намеке на улыбку. — У вас такой взгляд, как будто вы хотите о чем-то меня попросить.
Я не стала отпираться.
— Помните, вы как-то пытались напоить меня и Мило «эликсиром откровения»? У вас осталось еще это снадобье? Я готова заплатить полную цену…
Кирим вдруг моргнул — совершенно по-человечески, по-простому — и рассмеялся. В противовес низкому, глубокому голосу этот смех был высоким, словно у женщины.
— О, Лале, Лале… Я готов подарить вам эликсир, если вы расскажете, где пропадали почти целый месяц. Признаться, я не думал, что так привяжусь к вашему обществу… — добавил он с сомнением.
Меня словно жаром обдало от его слов.
— Обещаю, — вырвалось само собой. — Но не сегодня, — поспешила я исправиться. — Сейчас мне придется отлучиться из дворца на остаток вечера, но после…
— Тогда после зайдете и за эликсиром, — ровно произнес Кирим-Шайю. Его выбеленное лицо не тронул ни малейший след эмоций, но я чувствовала, что он немного обижен.
— Простите… — выдохнула я, отступая на шаг. — Завтра — обязательно. Клянусь. Но сегодня… Я обещала Мило, что…
— Вашему ученику? — с доброжелательным любопытством поинтересовался Кирим. На мгновение мне померещилось, что глаза его полыхнули — один желтым светом, другой — синим. — Он путешествовал с вами? Что ж, передавайте ему приветствия от меня. А сейчас, если вы не намерены задержаться, идите. Боюсь, я буду немного занят этим вечером.
Незнакомец улыбался, но в этой улыбке не было ничего хорошего. Темнота за его спиной казалась живой, будто там, в комнате, мельтешили тысячи ночных мотыльков. Не в силах вынести жути, которую источала окутанная алым шелком фигура и темный проем двери, я поклонилась, едва соблюдая этикет, и бегом кинулась по коридору. Забежала в первую же дверь, не особенно заботясь о том, видят меня или нет, прошмыгнула в свою спальню и забилась под одеяло.
В темноте и тишине, пахнущей свежевыглаженным бельем и мятой, мне стало полегче. Я свернулась в клубочек, стараясь выбросить все мысли из головы, но потусторонний ужас, что овладел мною, не спешил уходить окончательно. «Ах, почему я отослала Мило! — билось раненой птицей в голове. — Почему я сейчас одна!»
Постепенно меня сморил сон, наполненный глухим звоном. В него вплеталась песня, бессмысленная и страшная.
Нет ничего в груди…
Лишь дин-дон — звонит костяной колокольчик…
Все дин и дон — звонит костяной колокольчик…
И дин, и дон — звонит костяной колокольчик…
Сердце мое разбито!
Нет ничего в груди…
Чем больше я старалась выплыть из этого кошмара, тем сильнее он утягивал меня за собою. Сердце разбито, я одна, одна…
Нет ничего в груди…
Лишь дин-дон — звонит костяной колокольчик…
Все дин и дон — звонит костяной колокольчик…
И дин, и дон — звонит костяной колокольчик…
Сердце мое разбито!
Нет ничего в груди…
— Мило! — воскликнула я и проснулась.
За окном было совершенно темно. Горели свечи, распространяя тяжелый запах плавящегося воска. На кровати, совсем близко — только руку протяни, сидел высокий мужчина с породистым лицом потомственного аристократа. Волосы его были заплетены в длинную косу, перевитую желтой лентой.
— Бедная девочка… — произнес Холо до боли знакомым голосом и положил на мой разгоряченный лоб ладонь. Она была холодной, сухой и жесткой, с мозолями на пальцах от гитарных струн. — Ты совсем запуталась… Бедная моя дочь…
— Холо, — прошептала я и села, переплетая свои пальцы с его. — Наставник… Я так тосковала, когда ты ушел… Почему? Почему ты это сделал?
Он улыбнулся тепло и ласково, как я всегда любила.
— Я не мог оставаться здесь. Мне было душно. Скоро и ты почувствуешь это, моя бесценная Лале. Скоро и ты уйдешь. Этот мир устал от тебя, а ты устала от него. Еще немного — и он вытолкнет тебя на Бесконечный путь, и никто не сумеет этому помешать. Тот мальчик, Мило, — его голос стал ровным и тихим, как будто я была больна. — Ты любишь его?
— Не знаю… Наверное, да…
— Ты оставишь его, Лале, — спокойно произнес Холо. — Ты оставишь его, как я оставил тебя.
В сердце что-то оборвалось.
— Нет! — крикнула я. — Ни за что!
Я оттолкнула его руку и рванулась к двери так, словно от этого зависела моя жизнь. Все мое существо превратилось в один сплошной комок навязчивых желаний: увидеть Мило, прикоснуться к Мило, обнимать его, говорить с ним…
Мило был совсем близко — за первой же дверью.
И так далеко…
А в ушах все звучали слова Холо:
— Ты оставишь его. Бедная, бедная девочка…
Глава двадцать первая, в которой Лале вспоминает о прошлом
К чести Мило, он даже не удивился, когда я, взъерошенная и заплаканная, ворвалась в его спальню и с размаху прыгнула на кровать.
— Лале? — только и улыбнулся он сонно, приподнимаясь на локтях. — Я уже и не надеялся вас дождаться.
Дыхание перехватило от нежности. Из легких вырвался всхлип, протяжный, как стон.
— Мило…
Я резко выдохнула, пряча лицо на таком знакомом и уютном плече. Тягучая боль, от которой сердце сжималось в трепещущий комок, начала мало-помалу отступать.
Мило пах терпкой корицей, молоком и спокойствием.
Когда это началось? С какого мгновения начала отсчет новая эпоха, в которой он из мальчика, ученика, подопечного превратился в мужчину, защитника?
Где были мои глаза, когда я почти двадцать лет смотрела на него — и видела лишь бывшего воришку, еще вчера спасенного мною из вороньей клетки?
