Интересно, а Лерка сможет делать такую бумагу? Хотя, две копейки за лист… так миллионов не наживёшь. И тут я понял, что меня смутило в самом начале. Стоп-стоп-стоп! Это по меркам нашего мира две копейки — это копейки и есть, а тут на две копейки мы с Леркой два дня с полным пансионом можем номер в отеле господина Мозеля снимать. Так что тут это отнять не мелочь! Пятьдесят листов — это рубль, а пятьсот — золотой! Круто! Круто? Я задумался. А по сколько листов в день мы сможем делать? Если по пятьдесят, то и начинать не стоит. Но с другой стороны, рубль в день — это триста шестьдесят пять рублей в год, то есть тридцать шесть с половиной золотых. Как раз на оплату за обучение одного из нас.
Ну что ж, всё не так уж и безнадёжно, надо будет с Леркой ещё разок поговорить про бумагу. Я уже начал мысленно развивать производство, нанимать работников, изобретать станки, когда в дверь постучали. На пороге стояла Татьяна. Вручив мне сдачу, она не стала сразу убегать, а мельком оглядев комнату, спросила:
— Александр Константинович, а правда что сестрица Ваша Трошку-драчуна до смерти побила?
Да… земля слухом полнится!
— Нет! — говорю. — В смысле не до смерти, но зато три раза.
На лице у Татьяны удивление сменяется восхищением, потом ещё чем-то. Она снова спрашивает:
— И стрельцов тоже всех побила?
— Нет, только Шемякина. Да и его не сильно, так упал и всё.
— А его-то за что? — изумлённо вопрошает Татьяна.
— Татьяна Андреевна, Вы может, присядете?
— Нет-нет-нет, Александр Константинович, дел у меня много. Побегу я. — И разворачивается.
— Татьяна Андревна, Вы давеча про Шемякина спрашивать изволили…
Как ни странно, но моя попытка остановить её таким образом, увенчалась успехом, причём сразу же. Татьяна развернулась ко мне, и в глазах у неё пылало любопытство. Я помедлил секунд пять, собираясь с мыслями, и начал рассказ:
— Понимаете, Горбунов со своими не успел к поединку Валерии с Трошкой и поэтому… — Я подумал, что, в общем-то, не обязательно именно это было причиной их пари, и добавил: — Или ещё почему, но только он предложил ей померяться силами с Шемякиным.
У Татьяны даже глаза расширились.
— Вот. — Продолжал я. — Даже восемь золотых на него поставил.
— Восемь золотых! Да это же… — Она не договорила, прикрыв рот рукой.
— Что? Очень много? — не понял я значения такой реакции на мои слова.
— Это половина его годового жалования, — произнесла моя собеседница.
Оба на! Ничёсе! Полугодовая зарплата за пятисекундное шоу! Охренеть!
— Шемякин тоже не верил, что она его свалит, — тут я счёл необходимым прокомментировать: — Они же спорили, что Лерка его с ног сбить не сможет. Во-о-от… А она его в два удара свалила. Тот даже дёрнуться не успел.
— Не верил? — повторила Татьяна. — Я бы тоже не верила. Да никто бы не поверил, наверное… — И она о чём-то задумалась.
— Ну, так вот, Шемякин не поверил на столько, что тоже два золотых поставил.
— И проиграл??? — всплеснула руками Татьяна.
— Ну да, — я не понял, чего это она.
А она закрыла рот уже обеими руками, и сокрушённо покачала головой с выражением лица сильно напоминавшим ужас. Я понял, что чего-то не понимаю, и решил расставить все чёрточки над Ё:
— Да что случилось-то?
Татьяна ещё немного «посокрушалась», а потом всё-таки рассказала о причине такой своей реакции:
— Так ведь и он тоже половину годового жалования… — и она безнадёжно махнула рукой.
— И-и-и?
— Так ведь семья у него.
— А у Горбунова, что нет? — на всякий случай спросил я.
— Нет. У него нет. Да и из поместий ему присылают. Он не обеднеет, а вот Шемякины теперь как? — и снова она покачала головой.
Мне сразу как-то неловко стало, типа малых деток обездолил. Хотя, кого я там обездолил?! Ну, во-первых, не я. Во-вторых, он сам предложил. А в-третьих… в-третьих… А вот нехрен тогда падать было, раз так в себе уверен, что…
— Татьяна Андреевна, я думаю, он не последние деньги поставил. Я бы, во всяком случае, на последние деньги спорить не стал бы. Думаю, и он знал, что делает. — Этими словами я сам себя успокоил окончательно.
Татьяна в задумчивости покивала и нехотя проговорила:
— Наверное, Вы правы, не последние…
— Ерёмин, тот тоже от имени остальных три золотых поставил на Шемякина. Вот привёз сегодня.
— Пишка?! Он-то куда?! — казалось, что это известие удивило её сильнее всего. — Надо же! Ерёмин! Пойду Глашке скажу. — Она быстро развернулась и удалилась быстрыми шагами.
Так. И вот что это было? Пишка? Глашка? Что у них тут вообще происходит? Дурдом на гастролях!
Я пошёл к Лерке. Постучал и, дождавшись приглашающего «Да-а-а…», открыл дверь.
— Ну, как? Почитал стихи предмету вожделения? — осведомилась сидевшая на стуле у окна Лерка.
Я не ждал такого вопроса и ответа на него не заготовил. Постояв немного, я решил на эти подколки пока не реагировать, а рассказать о новостях более насущных:
— Прикинь, а дядя Коля с Шемякиным тебе вчера по половине годовой зарплаты проспорили!
— Да ладно! — похоже, моё сообщение поставило её в тупик.
С полминуты мы просто смотрели друг на друга. Хотя, нет, не просто. Мы тупо смотрели друг на друга. «Тупо» — это очень правильное в нашем случае слово.
— Чё делать будем? — спросила меня сестра.
Я и сам не знал, но одна мысль у меня всё-таки имелась:
— Ну, я думаю, деньги возвращать им точно не стоит. Знали, на что шли.
Лерка согласно покивала.
— И это… — Мысль рвалась наружу, но ещё не оформилась. — А наш майор-то, он оказывается помещик.
— О-о-о. — Протянула Лерка, старательно делая вид, что ей не пофиг.
— Неженатый помещик, — постарался сказать я как можно более многозначительно. Хотя, на кой мне это?
— И-и-и? — предложила мне Лерка продолжить мысль.
— Ну, и вот! — сказал я в значении, сама, мол, думай, чё там И-и-и…
Мы снова поиграли в гляделки.
— Ладно. Чё? Чем займёмся? — спросила сестра.
Я пожал плечами.
— Ты бумагу просила? Принесли.
— И-и-и?
— Чё «И-и»? Просила? Принесли. Чё дальше? Для чего бумага-то?
— А-а-а… — Лерка как будто всё вспомнила и, вставая, произнесла: — Пойдём планы на жизнь строить!
Один из листов дефицитнейшей в нашей гостинице бумаги мы разрезали на четыре части. Пополам и ещё раз пополам. Получилось некое подобие листа привычных размеров. Вот на одном таком привычном листе мы и начали составлять план на оставшуюся жизнь.
