Самый высокий из них, атлетически сложенный, с небольшими залысинами над высоким лбом, которые придают ему умный вид, торопливо складывает в сумку тетради. Миша думает, как бы собраться с духом, написать сегодня вечером письмо отцу и объяснить ему, почему он не хочет работать инженером теперь, когда он уже получил диплом. Вместо этого он собирается учиться педагогике на вечернем отделении и продолжить работу помощником в детском приюте у Корчака, хотя платят там сущие гроши. Отец будет в бешенстве. Он сам учитель и знает не понаслышке, что в образовании нет ни денег, ни рабочих мест. Обвинит Корчака в этой катастрофе и, в общем-то, будет прав.
Если вы хотите изменить мир, измените образование.
Когда Миша идет через комнату к выходу, из его холщовой сумки выпадает ручка. Он пытается достать ее и встает на колени. Поднимает голову и видит сидящую на стуле девушку. Раздумывая над лекцией, она так глубоко погрузилась в свои мысли, что не замечает ничего вокруг. Светлые волосы, забранные назад, овальное лицо, светлые голубые глаза, пухлые губы, белая блузка с воротничком «Питер Пэн». Девушка как девушка.
Только Миша застыл на месте и не может оторвать от нее взгляд; кажется, будто в его душе тронули какую-то струну и она запела, а камертон безошибочно определил, что это верная нота, что она звучит именно так, как надо, и будет в гармонии со всеми другими. Какая девушка! Будто из мечты. Как бы ему хотелось говорить с ней, сидеть рядом с ней, держать ее за руку!
Но что за мысли? Скоро у него начнется дежурство в приюте. И нужно смотреть правде в глаза: он еще долго будет слишком беден, чтобы думать о любви. Надо быть сильным. И написать отцу.
Он закидывает сумку за плечо и выходит.
И все же девушка никак не выходит у него из головы. Несколько дней Миша не перестает вспоминать, как увидел ее, как не мог оторваться от бледного, открытого лица, как ему хотелось заговорить с ней.
Тогда он решает, что на следующей лекции так и сделает. Найдет повод и заговорит.
Вот только вокруг нее все время толпа друзей. Юноша в полосатом костюме, с блестящими от масла волосами называет ее «София».
Ее имя. Оно кажется Мише лучшим в мире.
Он разглядывает этого юношу с угодливым лицом. Замечает, как старательно тот смеется, когда она ему что-то говорит. Интересно, она улыбается в ответ, потому что он ей тоже нравится? Или просто из вежливости? Миша чувствует, как в душе растет неприязнь к парню.
Ладно, как-нибудь потом. Он подойдет к ней и заговорит в следующий раз. София.
Однако следующего раза не будет. Лекции Корчака отменены. Причин не объясняют, хотя все и так знают почему. Воспитание польской молодежи можно доверить только чистокровным полякам.
Теперь Мише незачем ходить в университет. Он учится на вечерних педагогических курсах. А на лекции в университет ходил только потому, что его пригласил сам Корчак.
Все к лучшему, утешает он себя. Как нелепо – влюбиться в совершенно незнакомую девушку. И, уж конечно, он и не подумает подкарауливать ее после лекций у входных ворот.
Он надеется, что со временем влюбленность пройдет, как исчезает без следа царапина на колене у ребенка. И все же девушка не выходит у него из головы, он не может не думать о ней, когда идет по прохладным вечерним аллеям Саксонского парка. Когда стоит у окна и слушает, как во дворе приюта мальчик играет на гармонике «Майн штетеле Белц»
[2]. Он вспоминает ее лицо, как вспоминают родной дом.
Миша надеется, что когда-нибудь случайно встретит ее. То, что должно произойти, обязательно произойдет. Проходят месяцы, вот уже лето кончается. В воздухе ощущается едва уловимая прохлада.
Вот-вот настанет осень, а он так и не увидел Софию.
Глава 3
Варшава, сентябрь 1937 года
София забирает удостоверение у секретаря университета. На ее фотографии стоит прямоугольная печать.
– Что это?
Секретарь пожимает плечами:
– С этого семестра на лекциях евреи должны сидеть отдельно от всех, на специально отведенных скамейках. В холле висит объявление.
У доски объявлений толпятся студенты. Роза здесь, скривилась от отвращения и наморщила нос. Она поворачивается к Софии:
– Разумеется, они говорят, что это для нашей же безопасности, чтобы больше не было случаев, как в прошлом семестре. Когда бедняге с медицинского факультета порезали лицо.
Роза вздыхает, берет Софию под руку, и они отправляются на лекцию.
– Я не узнаю Польшу. Так трудно было поступить сюда, и теперь вот это. Иногда я думаю, может, твоя подруга Тося и в самом деле права? И лучший выход для нас – вступить в какую-нибудь молодежную организацию да потихоньку готовиться к отъезду в Палестину?
София смотрит на нее с ужасом.
– Как ты можешь так говорить? Никуда я не уеду. Мы поляки. Наша родина Польша. Чем сильнее они давят на нас, тем тверже мы должны держаться. Вся эта затея с сегрегацией на лекциях – полная чушь. В Польше никогда не помышляли ни о каких гетто, и, думаю, такие бредовые идеи здесь не приживутся.
Внутри у нее все кипит от гнева, и в то же время, входя в аудиторию, София дрожит, как от холода, охваченная дурными предчувствиями. Одна секция многоярусных скамеек пуста, там лежит только лист бумаги. Девушки подходят к студентам, которые стоят в глубине аудитории и возмущенно обсуждают происходящее.
Когда в аудиторию входит профессор Котарбинский, голоса умолкают. Он проходит вдоль скамеек и занимает место за кафедрой. Высокий, ростом почти шесть футов, с навощенными усами, которые по-военному лихо торчат в разные стороны, Котарбинский, будто командующий войсками, молча обводит взглядом пустые скамейки. Он берет стул и, ударив ножками о деревянный пол, решительно отодвигает его в сторону.
– Пока университет не разработает более приемлемую схему рассадки, я отказываюсь от своего права сидеть.
С грохотом со скамеек поднимаются еще несколько студентов-неевреев и присоединяются к нему. У Софии комок встает в горле. Значит, они не одни, друзья рядом.
Ее щеки все еще горят, когда в конце лекции она спускается к кафедре, чтобы поблагодарить Котарбинского. Ситуация действительно постыдная.
– Дела плохи, но ты не должна поддаваться на их выходки, София. Обещай, что доучишься и получишь диплом.
– Обещаю, профессор. Меня ничто не остановит.
* * *
Напротив главных ворот студенты в белых шляпах с зелеными лентами растянули плакат. Чернила просвечивают сквозь полотнище, и даже с обратной стороны можно прочесть: «Евреям не место в университете».
Девушки переглядываются. Им ничего не остается, как пройти мимо оскорбительной надписи. Роза поправляет крошечную тирольскую шляпку на черных волосах со свежей укладкой, и подруги снова берутся за руки.
