– Так. – Тархун пошел вдоль стеллажа. – О, п, р…
Ракитин, Ракушкин, Румбаев… вот он, ваш Рузаев. Рузаев Юрий Викторович, одна
тысяча девятьсот семьдесят третьего года рождения, Рябовское шоссе, дом
тринадцать, квартира двадцать два!
Гордо, как фокусник в цирке вытаскивает кролика из шляпы,
Тархун вытащил с полки тощую картонную папочку. Там не было больше никаких
сведений. Профессор Зайончковский первый раз в жизни испытывал благодарность к
сотруднику отдела кадров. Он даже пожал Тархуну руку и поскорее удалился, решив
позвонить Виктории из собственного кабинета.
Однако когда он с трудом добрался до своего телефона, то
почувствовал себя так плохо, что едва успел опуститься на стул. Сказался стресс
и шок от известия об ужасной смерти Марии Потаповны. Опять же годы, будь они
неладны! Сердце стало не то. Сдает понемногу мотор.
Кто-то из сотрудников заметил сквозь раскрытую дверь
кабинета, что профессор Зайончковский медленно и неотвратимо заваливается со
стула набок. Успели подбежать и подхватить, чтобы не упал на пол. Нашли у него
в кармане лекарство и сунули под язык. Практикантка Лизавета вызвала «скорую».
Приехавшие врачи напугали коллектив предынфарктным состоянием и, невзирая на
протесты профессора, повезли его в больницу имени Мечникова.
Со времени нашего знакомства с Соней прошло четыре дня, а я
так и не позвонил ей. Если отбросить в сторону мое собственное нежелание
услышать в трубке удивленное: «Какой Андриан? Ах, это вы… Ну, спасибо, что
позвонили, а сейчас, извините, я очень занята…», – то оставались еще
объективные причины. Во-первых, я был сильно занят – Околевич хапнул где-то
большой заказ и привлек меня, потому что одному ему было не справиться. Не
сказать, что я крутой программер, Околевичу и в подметки не гожусь, но под его
чутким руководством могу сотворить что-то путное.
Во-вторых, на меня снова наехали менты. То есть Громова на
допрос больше не вызывала, но, когда я как-то вечером шел от Околевича, рядом
остановилась машина. И мой давнишний знакомый Витя-мент выскочил наперерез,
радостно улыбаясь.
– Здорово! – гоготнул он. – Не соскучился, нас
долго не видя?
– Моя бы воля, я бы тебя до самой смерти не встречал, –
таким же душевным голосом отвечал я, потому что бояться, что опять схватят и
потащат в камеру, мне надоело.
– Ишь как заговорил! – ухмыльнулся Витя, ничуть не
обидевшись. – С чего это ты такой смелый?
– Вам виднее, – разозлился я. – Значит, так: если
вы опять по мою душу, так везите куда велено. А если просто так меня навестить
решили, то болтать некогда мне, работать надо. Мне ведь зарплату не платят, я
деньги заработать должен.
– Скажите пожалуйста, какие мы занятые! – куражился
Витя. – Ты только знай, что мы тебя все равно возьмем и посадим. Зря
Громова тебя отпустила. Я бы на ее месте…
– Вот поэтому ты не на ее месте, – не удержался я.
Напарник Володя, которому надоели наши пустые пререкания,
выглянул в окно машины и дернул Виктора за рукав:
– Поехали, нечего здесь попусту время терять!
– Чего приезжали-то? – присовокупил я.
– По дороге нам было, – криво усмехнулся Володя. –
Ты вот что, парень, перестань ерничать, а лучше подумай, как тебе выпутаться из
создавшегося положения.
– Я ту девушку пальцем не тронул, – твердо сказал
я, – а если ваша Громова умеет только улики под человека подгонять, то ей
пора на пенсию. Да и улики-то против меня только косвенные. Ну заточку они на
помойке нашли, а на ней кровь моей группы. Подумаешь! Таких людей в нашем
городе, может, тысячи! Вот и сидит она со своей заточкой да с моей картой
медицинской у себя в кабинете и думает, что сильно умная. Даже я, человек от
юриспруденции далекий, в жизни с вашим учреждением не сталкивался, и то знаю,
что в суд с этой заточкой Громова и не сунется. Любой адвокат, самый неумелый,
ее засмеет. А я уж адвоката найду получше – кому охота за чужое убийство
сидеть! Нет, определенно старухе пора на пенсию!
Володя отвернулся и как-то странно хмыкнул, из чего я
заключил, что насчет громовской пенсии он со мной согласен.
Распрощались мы почти мирно, но настроение они мне все равно
испортили, а главный сюрприз этого вечера был еще впереди.
Дома я застал зареванную маман. Против обыкновения она не
стала мне сразу же за что-то выговаривать, а посмотрела жалобно и удалилась в
комнату, сморкаясь и всхлипывая.
– Что еще стряслось? – вполголоса спросил я бабулю на
кухне.
Она осторожно поставила на стол тарелку с рассольником,
пододвинула ее мне и только потом сказала тихо, оглянувшись на дверь:
– Она со своим поругалась из-за тебя.
– Вот еще! – отмахнулся я. – С чего это им
ругаться? Кажется, я в их жизнь не лезу…
– Не просто поругалась, а ушла из дому, – продолжила
бабуля строго и добавила тем же тоном: – Сметаны положи!
Я так удивился, что вместо тарелки с супом положил сметану
прямо на стол.
– Ушла из дому? Да с чего вдруг такие заморочки?
– Он начал про тебя гадости говорить, а какая мать потерпит,
чтобы про ее ребенка плохо говорили! – воскликнула бабуля с изрядной долей
патетики в голосе. – Тебе хлеб маслом намазать?
– Не надо, – машинально ответил я и отодвинул
тарелку. – Расскажи толком, что стряслось.
– Что рассказывать? – раздался с порога голос
матери. – Он пришел, страшно злой, и сказал, что тебя подозревают в
убийстве. Якобы ты мог убить ту девушку и у милиции есть против тебя улики.
– Ну-ну, – усмехнулся я, – он не обмолвился какие?
– Я сказала, что не желаю слушать ни про какие улики! –
закричала маман. – Что одно дело – это когда я ругаю тебя за грубость и
несносный характер, но я никогда не поверю, что мой сын мог не то что убить, а
вообще причинить какой-либо вред женщине.
Бедная маман, если бы она знала, как я отличился в том доме
у Пал Палыча с Ахметом и Севой Жеребцом! Они, конечно, не женщины, но если бы
на их месте была охранник-женщина, то я бы дрался с ней так же как с мужчиной.
Тут такое дело: кто кого, это не шахматы…
– Ну и что ты теперь намерена делать? – спросил я после
продолжительного молчания.
– Не знаю, – вздохнула маман. – Поживу пока у вас,
не прогоните?
– Живи, но только зря ты это затеяла, – сказал я, –
выпутался я бы и сам как-нибудь…
Маман снова поднесла к глазам платок, а бабуля показала мне
за ее спиной сухонький кулачок.
* * *
В последующие два дня маман днем ходила на работу, а
вечерами шушукалась с бабулей у нее в комнате. Она по-прежнему часто плакала и
все время бегала отвечать на телефонные звонки – очевидно, ждала, что позвонит
ее ненаглядный Сережа. Но тот не звонил, и маман совсем пала духом.
