Фу-ты ну-ты, какое обращение! Прямо как в салоне Анны
Павловны Шерер!
Не подумайте плохого, я не выпендриваюсь. И про салон Шерер
ввернул просто так. Это из школьных уроков литературы, из «Войны и мира». Там в
самом начале описывается такой салон, где они все сидели и культурно
беседовали. Скажу сразу, дальше салона я в «Войне и мире» не продвинулся. Вовка
Околевич – человек терпеливый, он дошел до начала третьего тома. А все четыре в
нашем классе не прочел никто, даже отличница Ленка Косолапова. Я лично против
Льва Толстого ничего не имею, но четыре тома – это издевательство. Мы даже
хотели написать в Комиссию по защите детства, но никто не знал адреса, так дело
и заглохло.
Перед каждым уроком Околевич пересказывал мне краткое
содержание заданных глав, а когда дошли до четвертого тома, учительнице и самой
надоело.
– Разумеется, не откажусь, – улыбнулся я как можно
приветливее.
– Тогда садитесь поудобнее, я вам налью.
Я умилился и сел. Ее бы к моей бабуле. Вот кто оценит такое
обращение. Я представил себе, как сообщаю бабуле, что приведу в гости девушку.
Она страшно обрадуется, потому что вбила себе в голову, что мешает моей личной
жизни. Эх, бабуля! Не ты мешаешь, а гены!
И вот, бабуля испечет свой знаменитый лимонный торт, будет
называть гостью деточкой и показывать ей мои детские фотографии. Ой, сейчас
заплачу!
– Я должна вас поблагодарить за спасение, – церемонно
начала Соня. – И не перебивайте, я знаю, что это было трудно.
– Вовсе не трудно, – искренне возразил я. – У меня
хорошая реакция, тело само реагирует, не ждет команды.
– Вы спортсмен? – спросила она, и как я ни старался, не
мог уловить в интонации ни одной пренебрежительной нотки.
Я рассказал, что немного знаю карате и хорошо бегаю. И еще с
детства занимаюсь акробатикой и хорошо владею своим телом. Я старался не очень
хвастаться.
– И вы можете разрубить кирпич? – задала Соня
традиционный вопрос.
Глаза ее восторженно блестели, они оказались не темные, а
серые, очень большие. И вообще, она разрумянилась и выглядела довольно
хорошенькой. Совсем не та запуганная пичуга, которую я встретил в филармонии.
На миг мелькнула мысль, что в филармонию-то я пошел за делом. И что не в моем
положении сидеть и разводить чайные церемонии с посторонними девушками. У меня
следователь Громова висит на хвосте, как консервная банка у бездомной собаки.
Но я легкомысленно отогнал эту мысль и объяснил Соне, что
кирпич – это не самоцель. Разрубание кирпичей – это работа на публику. И что
кирпич я могу сломать ногой, а рукой могу разрубить деревянную доску приличной
толщины. Но сейчас я демонстрировать своего умения не буду, чтобы не устроить
погром в ее квартире.
Соня ответила, что верит мне на слово, и еще раз
поблагодарила за спасение ее и скрипки.
– Наверное, вам никогда не страшно возвращаться
поздно, – грустно сказала она, – вы можете справиться с целой толпой
бандитов. А я боюсь даже одиноких прохожих… Скрипка не очень ценная, –
пояснила она, – но все равно стоит довольно дорого, и вряд ли мне с моими
заработками по силам будет купить другую. Тем более что к этой я очень
привыкла, она хорошая – немецкая, прошлого века.
Про скрипки я знал не много – в голове всплыло имя
Страдивари. И еще то, что на такой скрипке играл Давид Ойстрах. И ее у него
как-то украли. Но потом вернули или милиция нашла. Потому что продать такую
скрипку вор никак не мог – слишком она дорогая. А может, просто милиция в то
время более ответственно относилась к своей работе, душу в нее вкладывала.
– Не очень ценная – это, конечно, относительно, –
продолжала Соня болтать как ни в чем не бывало, – скрипка стоит больше
двух тысяч долларов. Но у нас говорят: «Не имей Амати, а умей играти».
Хоть я и не знал точно, кто такой Амати, но очень
рассердился. Рассказывать такие вещи совершенно незнакомому человеку! А вдруг я
сейчас оглушу ее, ограблю и уйду? Разумеется, я совершенно не собираюсь этого
делать, но надо же соблюдать осторожность…
Только я раскрыл рот, чтобы нарушить неловкое молчание, как
раздался телефонный звонок. Соня вздрогнула, мгновенно побледнела и выронила
чашку. Она помедлила, растерянно оглянулась на меня, но телефон трезвонил очень
настойчиво. Наконец Соня встала с места и с видимой неохотой пошла в комнату к
аппарату. Она оставила дверь открытой, и я мог слышать разговор.
– Да… – еле слышно бормотала она, – да, это я… Конечно,
как всегда…
Тут она надолго замолчала, очевидно, слушала, что ей
говорят. Я тихонько встал со стула и подошел к двери, стараясь держаться так,
чтобы меня не было видно из комнаты. Соня слушала, прижав к уху трубку, и снова
выглядела очень напряженной.
– Послушайте! – неожиданно прервала она своего
собеседника. – Дело в том… что я сейчас очень занята. Вы не могли бы
перезвонить попозже?.. Да, когда будет удобно… – Она послушала еще
немного. – Нет, просто я репетирую и не хотела бы отвлекаться.
Она положила трубку и повернулась к двери, но я уже сидел за
столом и прихлебывал остывший чай. Соня вошла на кухню с опущенной головой.
– Что-то случилось? – осторожно спросил я.
– Нет-нет, так, случайный звонок, – рассеянно ответила
она. – Так о чем мы говорили?
– Мы говорили, что вам страшно ходить поздно вечером одной.
Так я могу показать несколько приемов – самых простых. От компании они не
спасут, но от одинокого прохожего мерзавца могут помочь.
Я сказал это совершенно неожиданно для себя, но она вдруг
ужасно обрадовалась, даже глаза заблестели.
– Это замечательно, только… – она просительно заглянула мне
в глаза, – можно, в следующий раз? Мне и правда нужно репетировать.
– Все понял, я и так уже засиделся.
– Нет-нет, я очень рада, что мы познакомились, –
залепетала Соня.
– А разве мы познакомились? Вот, держи. – Я протянул ей
визитку. Околевич напечатал их на своем шикарном принтере штук двести. Там был
мой адрес, телефон и номер электронной почты. – Когда будешь свободна,
сама мне позвони.
– Журавлев Андриан… Тебя зовут Андриан?
Совсем забыл, я ведь представился ей Андреем.
– Терпеть не могу свое имя! – в сердцах сказал
я. – С детства ненавижу.
– Я тоже свое имя ненавижу. Софья – это что-то ископаемое…
Тебя в школе дразнили? – со знанием дела спросила она.
Я ответил, что дразнили, и назвал ей самые приличные из моих
кличек. Она, в свою очередь, призналась, что дразнили ее Соня-Засоня, а самое
обидное прозвище – это Софья Ковалевская. Потому что с математикой у нее всегда
были проблемы.
Я хотел попросить показать мне скрипку, но побоялся, что не
так поймет. Может быть, в следующий раз? Хотя вряд ли он будет, следующий раз…
