– Ну уж это вы преувеличиваете, – неуверенно начала
Надежда, – могла же она по телефону кому-нибудь сообщить.
– В том-то и дело, что нет! – страстно закричала
Зинаида. – Те, ее родственники, когда уезжали, то телефон отключили, чтобы
она по междугородному не разговаривала.
– Не мучайте себя, – решительно сказала Надежда, –
сами же говорите, что не больно-то она прислушивалась к вашим замечаниям. Стало
быть, и затравить вы ее не могли. А когда это все случилось?
– Третьего дня, – угрюмо ответила Зинаида. – То
есть нашли ее третьего дня. С работы ее пришли – говорят, она уже несколько
дней не появляется. Звонили в дверь, стучали, потом сломали, а там… – Зинаида
снова вытерла глаза. – Она в филармонии работала и еще в каком-то ансамбле
играла. Вызвали «скорую», да что толку…
– А с чего врач взял, что инсульт у нее?
– А он сразу поглядел, зрачки проверил и говорит: раз лицо
синее и руки как-то не так закоченели – значит, инсульт.
– Но все же должно быть официальное заключение, а не на
глазок! – упорствовала Надежда, потому что ей очень хотелось
ясности. – Вскрытие делать будут?
– Откуда я знаю? – устало вздохнула Зинаида. – Тут
дело в том, что родственников у нее здесь никаких нет. Вроде бы на работе
знают, куда сообщить. Да пока там дойдет… А нам ведь никто отчет давать не
будет ни в больнице, ни в милиции.
– Милиция приходила?
– Были вчера тут двое каких-то, – неохотно отвечала
Зинаида. – Меня в понятые позвали да еще Ивана Феоктистовича из квартиры
рядом с той, где Аня умерла… Это днем было, больше никого не застали. Два часа
с лишним проторчали мы в той квартире.
– Что так долго делать? – удивилась Надежда. –
Девушка-то давно умерла, в морг свезли.
– Ох, Надя, ты и не представляешь, до чего у них там
бюрократия развита! Писали отчеты какие-то, обыск делали.
– Да зачем обыск? Разве они что-то подозревают?
– Вот и Иван Феоктистович о том же спрашивал. А он,
милиционер-то, окрысился так и говорит: не вмешивайтесь, мол, не в свое дело.
Порядок, мол, такой: раз умерла скоропостижно, стало быть, нужно расследовать.
А вдруг окажется, что это не инсульт, а самоубийство? Тогда, может, она записку
оставила или еще какие вещи найдутся, которые могут свет на это дело пролить.
– Ну и как, нашли они что-нибудь? – поинтересовалась
Надежда.
– Да какое там! Все вещи перерыли, боюсь, как бы деньги или
что ценное не слямзили.
– Ну уж, – усомнилась Надежда, – они же сами
милиция…
Зинаида только рукой махнула – видали, мол, всякое!
– Столько времени потеряла, – продолжала она, –
сидим там, как куры на насесте, – ни уйти, ни выйти. В туалет захотела –
так и то постеснялась. Разговариваем тихонько с Иваном Феоктистовичем, он и
говорит, что последний раз видел Анну дней за пять до этого, и показалось ему,
что очень она плохо выглядит – бледная как тень. Он еще подумал, что вот,
перегуляла девка. Но говорить ничего не стал, о чем и жалел, потому что, если
бы она ему на здоровье пожаловалась, он бы ей, может, лекарства какие дал. Он
сам-то давно на пенсии, за семьдесят ему, и один инсульт перенес уже. Я,
говорит, знаю, как с этой сволочью бороться…
– Кто же мог предполагать… – протянула Надежда.
– Да, а меня вот совесть отчего-то мучает… – вздохнула
Зинаида Павловна, она вообще очень много вздыхала. И выглядела не очень, но
Надежда отнесла это на счет расстроенных нервов. Еще бы, не каждый день соседи
скоропостижно умирают!
– Просидели мы так два часа, а потом милиция дела свои
закончила и собираться начала. Спрашиваем мы, что дальше будет, а они и
отвечают, что дверь сейчас опечатают при свидетелях, при нас то есть. А когда
хозяева вернутся, им ключи отдадут. Вот так, значит. Тут я и попросила
разрешения цветок на время взять – погибнет ведь без полива. Они с подозрением
на меня поглядели, но разрешили. Хотя что цветок, если хозяйка погибла… – Зинаида
опять повесила голову. – Очень тяжелая там атмосфера, от милиции, что
ли, – размышляла Зинаида. – Как пришла я домой, так и слегла.
Слабость такая, голова болит, перед глазами круги красные.
– Ну, приободритесь, – возмутилась Надежда, – вы
же всегда держались молодцом!
– А Ивану Феоктистовичу вечером «неотложку» вызывали, –
сообщила Зинаида, – сказали – спазм сосудов…
«Совсем расклеились старички», – подумала Надежда, но
вслух ничего не сказала, чтобы еще больше не расстраивать Зинаиду.
Она распрощалась с хозяйкой, сказала, что позвонит завтра, и
заторопилась домой.
«Однако что такого полезного я выяснила? – размышляла
Надежда, торопливо обходя лужи. – Единственный человек, который мог что-то
рассказать про убитую Марианну Ковалеву, сам сыграл в ящик. Хотя, возможно, Аня
ничего и не знала про убийство Марианны. То есть знала, что ее убили, но никак
с этим не связана. Но вот совпадение смертей…»
В своей богатой криминальными загадками жизни Надежда
Николаевна Лебедева привыкла не доверять совпадениям. Но в данном случае
приходилось смириться, потому что всем известно, что болезнь придет – не
спросит. И запросто может поразить как столетнего старика, так и
двадцатичетырехлетнюю молодую женщину. С меньшей вероятностью, конечно, но
может.
«Вот если бы она была убита ножом… – почти мечтательно
подумала Надежда, – или ее бы задушили… тогда можно было бы сначала
поразведать кое-что самой в этом направлении, а потом идти к следователю
Громовой, предъявить ей фотографии дома и обратить ее внимание на тот факт, что
подруга убитой Марианны тоже убита. Но девушка умерла от инсульта, и нет
никаких доказательств насильственной смерти. А жаль…»
Тут Надежда рассердилась на себя за неуместные мысли и
заторопилась домой к коту, потому что муж, как обычно, должен был прийти
сегодня поздно.
В голосе скрипки звучало глубоко затаенное страдание, горечь
одиночества, трагедия неразделенной любви. Казалось, инструмент поет о
безлунной осенней ночи, бесконечной дороге среди пустынных, безрадостных
равнин, дороге без цели и без надежды… Тоскливый ветер, заблудившийся в мрачных
холмах, в темных безлиственных рощах…
Мелодия оборвалась на горькой томительной ноте, но мужчина
еще долго сидел перед магнитофоном, слушая наступившую тишину, в которой,
казалось, еще звучали горькие аккорды скрипичной пьесы.
Незнакомая тревога наполняла его сердце. Он не понимал
причины этой тревоги. Прежде эта скрипка приносила ему только радость,
умиротворение, придавала смысл его жизни. Прежде жизнь его была служением,
беззаветным служением… Это служение делало ее осмысленной, придавало ей цель…
Неужели в действительности эта дорога ведет в никуда, как та дорога среди
мглистых холмов, которая привиделась ему под звуки скрипки? Нет, этого не может
быть!
Он вынул кассету из магнитофона и спрятал ее во внутренний
карман пиджака.
