— Вот! Недалеко от этого острова я живу.
— Значит, остров Бакару… Как вам нравится: Морий Бакарийский, Глубоководный?
— Мне нравится!
— Вот и хорошо, — выдохнула косатка. — Вот и хорошо… Отлично. Дайте мне ещё некоторое время, чтобы подготовить бумаги с печатями. И, думаю, мы можем обустраивать ваш первый выход в свет… А теперь прошу меня простить.
— Что, не останетесь на ужин? — расстроилась тётя Ленна.
— Нет, благодарю. Мне не повредит немного диеты.
— Зачем? — удивился Глубоководный. — Ты очень правильной формы!
— Да, я тоже учила геометрию и знаю, какую форму считают правильной… Хорошего вечера!
Косатка ушла, цокая каблучками элегантных туфель. Глубоководный смотрел ей вслед, а потом повернулся к нам с тётей Ленной и спросил:
— Я ведь красивый? С человеческой точки зрения? Почему она сказала, что у неё нет красивых клиентов?
Н-да. Возможно, тётя Ленна и права в своих прогнозах насчёт этих двоих. Но им явно будет очень, очень нелегко понять друг друга.
— Вы очень красивый мужчина, — сказала тётя Ленна. — Но разве женщина может это признать, глядя вам в глаза?
— А почему нет? — озадачился Глубоководный.
— Потому что такие вещи женщины говорят не словами, уважаемый господин. Ещё чаю?
— А чем они говорят? У людей есть дополнительная система сигналов?
— Можно и так сказать. Но в данном случае вам не о чем переживать, знаете? Просто немного терпения — и она будет ваша.
— Да я не то чтобы сильно хотел, — тут же заюлил Глубоководный. — Просто спросил… Кстати, пернатая! У меня к тебе вопрос: ты почему так себя не бережёшь?
— В каком смысле? — насторожилась тётя Ленна. — Лисси аккуратна! Как и должна быть, учитывая её положение.
— Не знаю, — фыркнул он. — Хорошая ли идея — носить в таком состоянии чужое лицо? Я поделюсь энергией, если надо, но правильно ли будет её в таком объёме терять? Этот твой малёк, знаешь ли, прожорливый. Сейчас ты наелась досыта, конечно, но что будет потом? С таким расходом ты растеряешь энергию очень быстро.
— Но я всегда принимаю какой-то облик, и ничего!
— Для нормального твоего состояния это, может, и ничего, — согласился Глубоководный. — А вот сейчас… ты быстро обессилеешь, пернатая.
Мне захотелось плакать.
— Но я же… я не могу просто взять и выйти…
— Почему? — недоумевало это простодушное существо.
— У меня нет человеческого лица! — крикнула я.
— Ну, может. Так ты и не человек! Выходи в нечеловеческом. Я, конечно, говорил, что ты — пернатая глиста. Но должен признать: ты — весьма симпатичная пернатая глиста. И гребни у тебя красивые, радужные. Так что никаких проблем!
Никаких проблем… Я медленно покачала головой, стараясь сдержать слёзы.
— Я буду у себя.
— Конечно, милая, — сказала тётя Ленна чуть встревоженно. — Я принесу тебе вкусненького.
Я только и сумела, что выдавить из себя жалкое подобие улыбки. Показаться семье в нечеловеческом обличье? Носить его постоянно? Это… пугающе. Но ради ребёнка… так и быть.
Войдя в комнату, я стянула с себя человеческий облик, будто он был костюмом не по размеру. Оказалось это на удивление тяжело, будто во мне было действительно мало сил для подобных превращений. Эх, что бы я делала без Глубоководного и его советов? Свернувшись на кровати, я прикрыла глаза.
Всё будет хорошо.
*
“Марджана Лофф оказалась парой дракона!”
“Великая история любви!”
“Марджана Лофф показала свою метку парности!”
Я сидела и отсутствующим взглядом таращилась на заголовки газет. Когти мои царапали покрывало, оставляя уродливые дыры.
Изображение изящной метки, опоясывающей предплечье Марджаны Лофф, я изодрала в клочья, задыхаясь от ненависти и слёз.
Значит, иногда фоморы-полукровки всё же становятся парой дракона, всё же получают метки. И конечно же, обязательно это должна быть идеальная Марджана Лофф! Кто же ещё?! Одно-единственное облегчение: по крайней мере, она не оказалась парой Или. Этого я бы точно не вынесла. Глупая, завистливая я…
— Ма шери, ну разве можно звучать так громко, сердито и грустно? Особенно в твоём положении?
— Папа, — у меня задрожали губы. — Я такая… глупая, завистливая и слабая!
Он покачал головой, присел рядом и осторожно погладил перья у меня на щеке.
— К чему это странное самоуничижение, ма шери? Мы оба знаем прекрасно, что это неправда.
Я всхлипнула и прижалась к нему в едином порыве, вдыхая знакомый запах.
— Я чувствую себя именно такой, папа. Слабой, лживой, ни на что не годной. А что хуже того, завистливой и мелочной. Даже музыка не приносит больше того утешения, какое я ищу. Мне мерзко от самой себя…
— Ма шери, — папа Буджо осторожно прижал меня к себе, — любое мыслящее существо подобно мелодии. Оно не может всегда оставаться в одном тоне, в одном звучании — это просто не имеет смысла. Высший звук не имеет смысла без низшего. У всех у нас бывают моменты слабости, тревоги, ревности, когда личный ритм звучит не так, как нам хотелось бы в идеальном представлении о нас самих. Тем не менее, мы не можем быть идеальными. Без несовершенства у нас не было бы музыки.
— Идеальными нет, но…
— Ма шери. За каких-то полгода ты едва не погибла, потеряла всё, взвалила на свои плечи огромную ношу, работала, не переставая. Ты отказалась от своей любви. Ты заперта в своей комнате, как в клетке. Ты ревнуешь. И поверь, это чувства, которые так или иначе знакомы каждому. Да, это пройдёт. Да, завтра или через неделю ты проснёшься и снова поймаешь свою высшую октаву. Но не спеши корить себя за слабость — ты имеешь на неё полное право.
— Спасибо, — шепнула я, прикрыв глаза.
— Сыграть тебе, милая?
— Да. Только… не рояль и не скрипка.
— То есть, ничего банального, моя дорогая? Поддержу, пожалуй. А что ты сказала бы о волынке?
От удивления я даже забыла, что грустила.
— Волынка… А откуда?..
— Прикупил недавно. Подумал, что это будет весело. Попробуем вместе?
Губы мои дрогнули в улыбке.
— Да, папа. Мы попробуем.
И на сердце у меня мгновенно стало легче.
Да, я слаба. Я разрываюсь между любовью и здравым смыслом, между человеческим и фоморьим, между тем, кто я есть, и тем, кем я хотела бы быть.
Но, возможно, иногда нужно позволять себе это. Быть слабой.
Иначе никак.
