Встреча состоялась в Институте Катона в 2014 году. На ней Литтерман привел такой аргумент в пользу борьбы с изменением климата, какого Тейлор раньше не слышал. Литтерман сказал, что катастрофическое изменение климата — недиверсифицируемый риск. Это значит: нет никакой другой отрасли, в которую можно было бы вложить деньги, чтобы смягчить риск, что оно произойдет на самом деле. В обычных условиях инвесторы охотно тратят большие суммы, чтобы избежать недиверсифицируемого риска. По той же логике, заявил Литтерман, человечество должно быть готово затратить большие суммы, чтобы предотвратить возможность катастрофического изменения климата.
Литтерман, Тейлор и один из коллег Тейлора спорили в течение полутора часов. Когда Литтерман ушел, Тейлор сказал коллеге: «Похоже, от нашей точки зрения камня на камне не оставили». Вскоре после этой беседы Тейлор ушел из Института Катона и стал активистом борьбы с изменением климата. По сей день он остается единственным профессионалом — противником теории изменения климата, перешедшим на другую сторону.
Почему эта дискуссия оказалась такой плодотворной? Как объяснил впоследствии Тейлор, Литтерман, хоть и был его идеологическим противником, тем не менее сразу предстал в его глазах чрезвычайно авторитетной фигурой. «Он с Уолл-стрит. Что-то вроде либертарианца, только в смягченном варианте»
[171].
Зная, что у тебя с кем-то общая интеллектуальная база, сразу становишься более восприимчивым к его аргументам. Кроме того, это значит, что вы можете говорить на одном языке. Доказывая необходимость борьбы с изменением климата, Литтерман оперировал понятиями из экономики и теории управления рисками — а этот язык был для Тейлора убедителен. Для человека вроде Тейлора одна беседа в таком контексте ценнее сотни разговоров с активистами, твердящими о моральном долге человечества перед Матерью Природой.
Слушайте людей, у которых с вами общие цели
Моя подруга Келси Пайпер работает в медиаагентстве Vox. Ее специальность — новости в филантропии, технологиях, политике и других отраслях, влияющих на глобальное благополучие человечества. Кроме того, Келси атеистка. А одна из лучших подруг Келси, назову ее Джен, — воцерковленная католичка.
Это значит, что у них колоссальная разница во взглядах, а расхождения часто непримиримы — например, по таким вопросам, как гомосексуальность, контроль рождаемости, добрачный секс и эвтаназия. Когда позиция одного человека по вопросам морали диктуется религией, чуждой другому человеку, очень трудно достигнуть согласия.
Но у Келси и Джен есть нечто общее, а именно желание улучшить этот мир, причем как можно эффективнее. Обе женщины принадлежат к движению эффективного альтруизма, участники которого стараются найти действенные, основанные на фактах способы творить добро.
Благодаря этой общей цели женщин связывает дружба и взаимное доверие. Поэтому Келси выслушивает мнение Джен охотнее и менее предвзято, чем могла бы.
Одна из тем, по которой Келси изменила свое мнение под воздействием этих бесед, — аборты. Сначала она безоговорочно поддерживала право на выбор. Она считала, что эмбрион недостаточно разумен и не может считаться личностью в вопросах морали до такой степени, чтобы на этом основании считать аборты неприемлемыми.
Сейчас, после многих разговоров с Джен, Келси более сочувственно относятся к позиции пролайферов. Она считает маловероятным, что у эмбриона есть сознание. «Но есть некоторая вероятность, что, если бы я полностью понимала ощущения эмбриона, я бы сказала: „О да, у этого существа есть своего рода разум, и, когда оно гибнет, это трагедия“», — заявила Келси. Она все еще твердо уверена, что аборты должны быть легальными. Но теперь серьезно воспринимает взгляд, что аборты — нечто нежелательное и что следует направить больше усилий на их профилактику.
Такой перемены не случилось бы, если бы Келси не приложила искренние усилия, чтобы понять точку зрения Джен, — а это оказалось возможно только потому, что Келси знала: Джен — ее союзница в борьбе за улучшение мира, она печется о многом из того, что волнует и Келси. Когда люди чувствуют, что в каком-то важном смысле они играют в одной команде, они могут учиться друг у друга, даже если во всем остальном их взгляды очень сильно разнятся.
Проблема с «командой соперников»
В 1860 году, когда Авраам Линкольн был избран президентом США, он обратился к тем, кто был его главными конкурентами при выдвижении кандидатуры от республиканцев, — Саймону Кэмерону, Эдварду Бэйтсу, Салмону Чейзу и Уильяму Сьюарду — и предложил им места в своей администрации. Этот эпизод увековечен историком Дорис Кернс Гудвин в книге 2005 года, ставшей бестселлером, «Team of Rivals: The Political Genius of Abraham Lincoln» («Команда соперников: политический гений Авраама Линкольна»)
[172].
«Команда соперников» Линкольна — стандартный пример в книгах и статьях, призывающих читателей быть открытыми к разнообразным мнениям. «Линкольн сознательно выбрал разных людей, которые могли бросать вызов его воззрениям и испытывать на прочность аргументы друг друга, чтобы произвести на свет наиболее разумные суждения», — пишет преподаватель Гарвардской юридической школы Касс Санстейн в своей книге «Going to Extremes» («Дойдя до крайности»)
[173]. Барак Обама называл книгу «Team of Rivals» в числе источников вдохновения, которыми пользовался во время собственного президентского срока, и хвалил Линкольна за то, что ему «хватало уверенности в себе, чтобы держать у себя в администрации несогласных»
[174].
Я тоже знала этот эпизод именно в таком виде, пока не начала проводить изыскания для подготовки материалов к своей книге. Оказалось, что из полного варианта этой истории следует более сложный вывод. Из четверых «соперников», приглашенных Линкольном в администрацию: Кэмерона, Бэйтса, Чейза и Сьюарда — трое работали не слишком удачно и ушли с должности раньше срока.
Кэмерона сняли с поста, на котором он пробыл меньше года, за взятки. (Как выразился один современник Кэмерона, тот не украл бы разве что раскаленную докрасна печь.)
Бэйтс все больше забрасывал работу и наконец подал в отставку. Он имел очень мало веса в администрации президента: Линкольну редко требовались советы Бэйтса, а сам он не напрашивался
[175].
