У меня в шлемофоне затрещали сообщения. Союзники атаковали порт Мессины, и по радио объявили общую тревогу. Я подтвердил и переключился на канал связи со своими летчиками. Я отдал приказ взлетать. Оглядевшись, я увидел дымящиеся, горящие и разбитые истребители, палатки импровизированного госпиталя и подумал о письмах, которые придется писать женам, матерям и детям погибших. На минуту я забылся, но потом увидел зеленую ракеты и резко двинул сектор газа.
Я отпустил тормоза и начал набирать скорость, затем оторвался от земли и увидел, как мои ведомые Штраден и Бахман тоже взлетели. Я заметил, как они пристраиваются ко мне сзади и взлетают остальные истребители. Я попытался прикинуть, сколько же человек погибнет. Но затем я отогнал эти мысли и сосредоточился на задании. У меня по-прежнему болело все тело, после бомбежки оно превратилось в один огромный синяк. Тогда Ларсен сломал ребро, а Бахман получил сотрясение. Смогли взлететь лишь около 20 истребителей моей эскадры, а всего в Сицилии находились около сотни. Нас направили в район между Сицилией и Сардинией. Остальные группы тоже взлетели на перехват, поэтому в воздухе оказались около 80 истребителей. Мы пролетели над горой Эриче.
До вылета я сказал своим пилотам, что атаковать будем шеренгой, фалангой звеньев. Это позволит сосредоточить максимум сил, а замыкающие смогут атаковать отставших. Таков был предварительный план. Но тут меня по радио вызвал генерал, который дал наводку на цель по координатной сетке. Мой позывной был «Одиссей», что звучало нехорошо, учитывая его бесконечные странствия. Я передал координаты своим пилотам и приказал следовать за мной.
Примерно через 10 минут полета мы их увидели. По моим прикидкам там было более сотни истребителей. Для этого мне пришлось положить самолет на крыло, так как мы летели на высоте около 3000 метров. Мне передали, что я должен командовать общей атакой всех поднятых истребителей. Противник шел на высоте около 5000 метров. Я приказал летчикам соблюдать радиомолчание. К этому времени мой подвесной бак был почти пуст, и мне пришлось переключиться на внутренние баки.
Прошел примерно час, но никого не было видно. Я уже начал надеяться, что мы проскочим мимо бомбардировщиков, так как у нас не было службы спасения на море, а мы летели на одномоторных истребителях. Видимость была не самой лучшей из-за плотной дымки, и я не мог видеть всех своих летчиков. Я видел звено обер-лейтенанта Фрейбурга и никого более. Я снизился до 3000 метров, чтобы попытаться увидеть хоть что-то, но не рискнул пользоваться радио. Они все были где-то там, в дымке.
Как раз в тот момент, когда я взял микрофон, чтобы приказать пилотам возвращаться, потому что кончается топливо, я увидел бомбардировщики. Это были чертовски большие ублюдки. Поэтому вместо приказа возвращаться я приказал пилотам перестроиться и приготовиться к атаке бомбардировщиков. Мы должны были атаковать их несколькими волнами. Внезапно в наушниках затрещало – все начали докладывать о бомбардировщиках. Одной из самых серьезных проблем немецких летчиков-истребителей была бездумная болтовня по радио. Армин Цолер вопил так громко, что я подумал, будто он ранен. Я приказал ему заткнуться.
В-17 летели в разомкнутом строю всего в нескольких метрах над морем. Группа была такой большой, что невозможно было различить, где начинается, а где заканчивается строй. Они были окрашены в песчаный цвет, как и наши истребители сверху, поэтому мы отчетливо видели их на фоне сине-зеленой воды, от которой отражалось солнце. Картина была прекрасной.
Я передал по радио, что атакую. Я видел нос бомбардировщика, солнце играло на остеклении, когда я открыл огонь. Я сближался так быстро, что не увидел результатов атаки, я со свистом пронесся над строем и переворотом пошел вверх. Оглянувшись, я увидел огромный столб воды в том месте, где упал мой бомбардировщик. Этот столб имел высоту не менее 10 метров. После выхода на горизонталь я продолжил набор высоты, так как не хотел попасть под огонь этих проклятых 12,7-мм пулеметов.
В то время у нас не было опыта атак самолетов, летящих над самой водой, поэтому провести нормально атаку не получалось. Когда я проскочил над бомбардировщиками, снова ожило радио. Все пилоты начали сообщать, что у них кончается топливо, и запрашивать координаты у Трапани. Я приказал им заткнуться и лечь на курс 130 градусов. Мы приземлялись с сухими баками, у некоторых истребителей даже заглохли моторы.
Я еле завершил пробежку, как мне на крыло вспрыгнул Штаден, подтвердил мою победу и добавил, что едва не влетел в тот фонтан, который поднял упавший бомбардировщик. Я даже не подозревал, что он летит прямо за мной, когда стрелял. Его истребитель был слегка поврежден обломками взорвавшегося бомбардировщика. При этом был немного помят пропеллер, который разбалансировался. Он добрался до базы с пустыми баками и виляющими лопастями.
В целом вылет был катастрофой. Мы сбили всего один самолет, а когда замигали лампочки, сигнализирующие о нехватке топлива, все соединение ударилось в панику, так как летело над водой. Большинство пилотов пришлось наводить на базу с помощью радара. Мы потеряли шесть самолетов от заградительного огня, у многих кончилось топливо, и они приземлялись где попало. Я сказал Штадену, чтобы он немедленно собрал у меня командиров звеньев для разбора операции. Едва я вылез из кабины, как мне сообщили, что на проводе наш генерал.
Я подошел к телефону, и он потребовал отчет. Я сказал ему, что еще не опросил пилотов, но мы имеем одну победу, так как когда был замечен противник, у нас почти не осталось топлива. Нам пришлось расходовать неприкосновенный запас. Но тут, видимо, вмешался сам бог, избавив меня от дальнейших расспросов, – начался новый воздушный налет. Я швырнул трубку и побежал к щели, перепрыгнув по дороге через Ларсена. Опять я нырнул в траншею головой вперед и шлепнулся на песок. В тот же момент на меня шлепнулся еще кто-то, так что я не мог даже вздохнуть.
После налета я собрал летчиков, чтобы провести опрос. Мы уселись кружком и начали выяснять, что же пошло не так. Все мнения совпали – остаться без топлива над водой – это далеко не лучший вариант. Если бы не это, мы могли бы нанести бомбардировщикам более серьезные потери, так как они не имели истребительного сопротивления. Позднее меня вызвал к себе Галланд. Он уже знал о том, что случилось. Мы побеседовали, и я заметил, что он разочаровался во мне. Он сказал, что обсудит все это со мной позднее, и ушел.
На следующий день рано утром зазвонил телефон, наверное, где-то около трех часов. Галланд только получил телеграмму от самого Геринга, и мы были ошарашены. Он зачитал мне эту телеграмму по телефону. Геринг приказал, чтобы с помощью жребия был выбран один пилот из каждой эскадрильи нашей эскадры, участвовавшей в бою с бомбардировщиками, и отдан под трибунал за трусость и дезертирство перед лицом врага. По законам военного времени это означало смертную казнь. Галланд успокоил меня, пообещав лично вмешаться. Однако не беспокоиться было просто невозможно.
Я прождал целый день, размышляя над тем, как же сказать об этом пилотам. Уже после обеда, убедившись, что все поели, я собрал летчиков. Им следовало рассказать все, хотя мне этого совершенно не хотелось. Мне еще нужно было закончить письма семьям погибших пилотов, но я не мог сосредоточиться на этом. В результате я прямо сказал летчикам, чего Геринг потребовал от Галланда. Я услышал глухое ворчание. Это был Фрайбург, который заявил: «Какого черта, я пойду добровольно. Мне все равно положен отпуск». Тут заворчали остальные. Я слышал приглушенные голоса, висельные шуточки. Внезапно вырубился свет, но меня осенило.
