7 августа 1943 года я одержал свою 150-ю победу, и мне сказали, что я получу Мечи. Затем последовала 200-я победа 28 августа, а к октябрю 1943 года счет вырос до 240. Лишь Новотны за это время одержал больше побед, чем я. Однако все эти победы имели не слишком большое значение, они никак не уменьшали численного неравенства. На каждый сбитый нами самолет появлялись десять новых. Начиная с этого момента мы только отступали. Храбак сказал мне, что я совершенно вымотался, и он дает мне отпуск, чтобы я отдохнул дома. И мне в любом случае предстояло снова встретиться с Гитлером.
Это произошло через девять месяцев после вручения Дубовых Листьев, теперь я прибыл, чтобы получить из рук Гитлера Мечи. Он выглядел так, словно усох на несколько сантиметров. Мы выстроились перед ним, чтобы получить награды, потом последовал ужин, а затем Гитлер снова задавал вопросы. Он начал как обычно: как наши семьи, какова мораль наших подразделений, что требуется улучшить, ну и все такое.
Вы знаете, что в это время возникли большие проблемы с подводной войной, о чем он снова упомянул, а также о нашем новом оружии. Я снова подумал, что он сошел с ума, однако теперь это был другой Гитлер. Он больше не говорил о реальных фактах. Его речь звучала примерно так: «Я видел глубокую долину… Я видел свет на горизонте» и тому подобная чушь. Он говорил о волшебных источниках живой силы и каком-то фантастическом производстве. Мы ясно видели, что он не в себе. Хоть я и был счастлив получить награду, еще более счастливым я был, когда убрался оттуда. Я провел несколько дней с женой и семьей. И меня начали посещать мрачные мысли о будущем Германии и моем собственном, которыми я не стал делиться с близкими.
После этой встречи меня вызвали к Герингу, который обвинил мою жену в том, что она помогает врагам Рейха бежать из Германии. Это были те же самые обвинения, которые выдвигали идиоты из гестапо в России. Я уже спрашивал об этом Герту несколько месяцев назад. Она мне так ничего и не сказала. И лишь после войны она призналась мне, что занималась этим, начиная с 1936 года. Она имела очень много знакомых среди евреев – институтских преподавателей, а после Хрустальной ночи она помогала готовить документы и и связываться с нужными людьми. Она хотела, чтобы эти евреи бежали вместе со своими семьями. Она не могла знать, что чего докатится Гитлер в своей тупости, но понимала, что ничем хорошим это не кончится.
Геринг предложил мне сесть. Он поздравил меня с Мечами, но сказал, что у моей жены возникли серьезные проблемы. Он сказал мне, что гестапо намерено арестовать ее за то, что она делала, а возможно, и меня вместе с ней. Я спросил, имеются ли у них хоть какие-то доказательства. Он ответил: «Нет, однако они обвиняют ее». Я ответил, что когда появится хоть что-то похожее на доказательства, пусть меня известят. Иначе будет непросто объяснить арест жены национального героя и меня самого, не получив неприятных вопросов.
Вы должны понять, что я даже не подозревал о существовании концентрационных лагерей и о «Решении еврейского вопроса». Это хранилось в строжайшем секрете, и я думаю, что причины этого совершенно очевидны. Однако Герта обо всем этом подозревала, у нее была какая-то информация, и она говорила мне, что думает. Но я отвечал, что все это безумие, что никто такое не посмеет делать. Я сказал ей, что мне известен приказ Гитлера о комиссарах, и мы с пилотами часто его обсуждали. Это было нарушение Женевской конвенции. Если только схваченные люди не являются партизанами, их нельзя расстреливать сразу после захвата.
Геринг сказал мне, что обсуждал вопрос о Герте с Гейдрихом, который был начальником службы безопасности – СД. Гейдрих подчинялся Гиммлеру, который и утвердил начало расследования. Они заявился в нашу эскадру еще и потому, что подозревали двоих пилотов JG-52 в том, что они евреи. Я никогда не встречался с Гейдрихом, который был убит в 1942 году, но я встречался с Гиммлером. Я презирал его точно так же, как презирал Геринга. Он был очень странным человеком. Геринг сказал, что вопрос будет закрыт, как только я скажу жене, чтобы она прекратила это делать, на случай, если только она вообще что-то делала.
После войны я узнал об убийствах евреев, и это меня поразило. Позднее я смог поехать в Англию и даже в Америку, где жили спасшиеся люди. У них уже имелись дети и внуки, и нас часто приглашали на еврейские праздники. Это были прекрасные люди. Я думаю, что жена спасла перед войной не менее 50 человек и более 20 за годы войны. У нее было много хлопот.
После беседы с Герингом я хотел позвонить Герте, но решил, что телефон прослушивается. Однако у меня еще имелись несколько дней, и при встрече я пересказал ей все, что говорил Геринг. Она лишь улыбнулась и пообещала подумать обо всем этом. Сказать ей это лично было необходимо, так как телефоны прослушивались, а письма просматривались. После двух недель отпуска я вернулся в свою часть. Было очень здорово снова оказаться в воздухе, но когда я прибыл в Крым, мы получили приказ эвакуироваться. С этого момента и до 1944 года я сражался на юге России – на Кавказе, под Сталинградом, возле Днепропетровска – памятные имена. Это была динамичная война, резко отличавшаяся от статичного фронта на севере России. Южный участок фронта в России вообще был очень опасным местом.
Храбак передал мне полученный приказ. Я получил звание майора и должен был отправиться к новому месту службы. Весной мне пришлось вернуться в Германию – меня перевели в систему ПВО Рейха, высотные истребители которой сражались с американской 8-й воздушной армией. Это были тяжелые бомбардировщики в сопровождении Р-51 «Мустангов», Р-38 «Лайтнингов» и Р-47 «Тандерболтов». Мы несколько раз сталкивались даже со «спитфайрами», но это происходило очень редко.
Я летал на Ме-109 практически всех моделей – E, F, G, K – и, разумеется, на FW-190, но Ме-109 нравился мне больше, так как я к нему привык. Из всех вариантов FW-190 я летал только на длинноносой модели D, это было уже в самом конце войны. Я также совершил несколько полетов на Ме-262, но в боях на нем не участвовал.
Я должен сказать, что все люди, с которыми я сталкивался, были моими хорошими друзьями – Йоханнес Штайнхоф, Адольф Галланд, Ханнес Траутлофт, Вернер Мёльдерс и Дитер Храбак. Храбак одно время командовал эскадрой, в которой я служил, он и теперь остается одним из самых близких моих друзей. Я уважал его и как командира, и как человека. Во время войны на Восточном фронте я служил только в составе JG-52. Штайнхоф и Крупински занимают отдельное место в моей памяти, так же, как Хартман и Баркгорн.
Вернер Мёльдерс был выдающимся человеком и командиром, а также ревностным католиком. В те дни он жил по своим собственным правилам. Он был гением, который создал новую тактику истребителей, возглавлял своих летчиков в бою, заботился о них и опекал в воздухе и на земле. Это был, я думаю, настоящий Вернер Мёльдерс. Несмотря на молодость, все звали его «Папа Мёльдерс». Это прозвище он заслужил за свой боевой опыт еще в Испании и свои действия в качестве командира.
Я встречался практически со всеми шишками и НСДАП. Я не слишком часто вспомнил Гитлера или Гиммлера. Можно было не любить Геринга, но до войны он был способным командиром. Он был великим организатором и помог создать люфтваффе после Первой мировой войны. В Первую мировую войну он был отличным летчиком-истребителем. Как все знают, в 1923 году во время гитлеровского путча в Мюнхене он был ранен, и рана оказалась очень болезненной. В качестве обезболивающего Геринг принимал морфин и пристрастился к нему. Это могло повлиять на его характер.
