Впервые я увидел Гитлера в ноябре 1942 года, когда получал Дубовые Листья. Тех, кто получал эту награду, лично представляли Гитлеру. Я был там вместе с капитаном Штайнхофом и другими летчиками, вроде Новотны, всего пять человек. На нас произвела впечатление Ставка фюрера в Восточной Пруссии – Вольфшанце. Когда мы вошли, но уже стоял там, после чего он вручил нам награды. Мы расселись вокруг камина, и Гитлер начал расспрашивать нас, кто из какой части, о наших боях и всем прочем. Все вопросы были совершенно нормальными.
Вскоре он начал свой собственный монолог, зная, что мы должны возвращаться в свои части, где перескажем все услышанное, добавив, какой он замечательный человек. Он начал рассказывать о создании системы ПВО и коммуникациях в России, железнодорожной системе и многом другом. Он говорил о ширине железнодорожной колеи, как ее нужно сделать соответствующей немецкому стандарту и распространить на всю территорию.
Он также рассказывал о расширении Третьего Рейха на Средний Восток, о строительстве городов и деревень. Все это были важные пункты программы, которую он задумал. Может, я был слишком смелым, но я осмелился прервать его и спросить: «Несмотря на все это, по-вашему, как долго будет продолжаться война? Потому что, когда мы попали в Россию, газеты обещали нам, что мы вернемся назад к первому снегу и с войной на востоке будет покончено. Вместо этого нам пришлось там хорошо померзнуть». На это Гитлер мне ответил: «Нет, я не могу этого сказать. Это может быть совершенно пустынная зона. Мы должны основать там свои поселения, и когда противник придет из глубины азиатских степей, мы защитим их. Как во времена Чингисхана». Я подумал, что он спятил, другие тоже.
Напомню, что все это происходило накануне катастрофы в Сталинграде и перед Эль-Аламейном. Он носился с этими идеями потому, что все еще намеревался разбить Советы, хотя к этому времени мы уже оказались в состоянии войны с Америкой и вообще со всем миром. Я думаю, он просто не понимал значения того, что происходит.
Новотны посмотрел на меня, потом Штайнхоф. Я понял, что они думают то же самое. Неужели он это всерьез? Действительно ли он верит в это? Знает ли он хоть что-то о реальном положении на фронте? Я оторопел, когда он сказал, что, получив еще 1000 истребителей, мы уничтожим советские ВВС. Новотны спросил: «Мой фюрер, откуда возьмутся эти истребители? У нас есть всего 500 самолетов в северном и центральном секторах, и половину из них нужно ремонтировать, хотя у нас нет запчастей. У нас не хватает боеприпасов и топлива».
Гитлер глубоко воздохнул и откинулся на спинку кожаного кресла. Он опустил глаза и пробормотал что-то вроде: «Я отдал приказ построить их и доставить на фронт к следующему лету». Затем Новотны сказал: «Это только восполнит наши потери. И неужели все они попадут в Россию? А как же Африка и запад?» Гитлера, похоже, немного рассердили эти вопросы, и он поспешил переменить тему. Теперь он начал говорить о наших успехах к этому моменту, об уничтоженных армиях и остальном. Он жил в прошлом. Он не мог ясно видеть будущее, но и никто из нас тоже не мог.
Затем Гитлер продолжил говорить о проблемах в Северной Африке, о том, что подводная война идет не столь удачно, как раньше, но все это его тоже беспокоит. Он также говорил, что вскоре военные получат новое, мощное оружие – танки, пушки и все такое. Он также сказал, что вскоре новая форма заменит старую цвета фельдграу. Также он упомянул, что формируются и приходят подготовку многочисленные новые дивизии. Я удивился, где только нашли людей для этого. Проведя несколько часов с Гитлером, мы освободились. Я с облегчением отправился, чтобы повидать Герту и мою мать. Затем меня снова ждал фронт.
8-я и 9-я эскадрильи перебазировались в Ростов, оставив свои самолеты II группе Храбака. К нам в Солдатскую вернулись несколько летчиков с Кавказа. Нам пришлось добираться на машине, а дорога оказалась просто ужасней. 7-я эскадрилья присоединилась к нам в феврале 1943 года, с ними был и Хартман. В это время я сбил свой 116-й самолет, который оказался 5000-м для JG-52, поэтому мы устроили большой праздник. Наша III группа за это время одержала более 2500 побед. Мы многое узнали за первый год войны в России. Мы захватили много советских истребителей. Большинство не имело раций и прицелов. У них на лобовом стекле было просто нарисовано кольцо. Многие истребители не имели альтиметров и указателей скорости. Невероятно.
1943 года стал для нас началом конца. В феврале мы потеряли 6-ю Армию и Сталинград, как чуть ранее Эль-Аламейн. В мае 1943 года мы потеряли Северную Африку. Затем последовала грандиозная битва в районе Курска, когда нам приходилось делать по четыре вылета в день. Мы воевали в Крыму, на Кубани, в Новороссийске, на Кавказе – повсюду. В Крупской я сбил свой первый русский «спитфайр». Насколько мы знали, в советских авиачастях в качестве советников были английские и французские офицеры. Вы никогда не знали, с кем вы сражаетесь – с европейцем или с русским.
Я вылетел вместе с Облезером в качестве ведомого. После приземления я заполнил отчет, он подтвердил мою победу и тип самолета. Я перепечатал рапорт и отдал его фон Бонину. Он прочил бумагу и рассмеялся. «Ралль, ты сошел с ума! «Спитфайры» в России! Ты точно спятил». Но Облезер подтвердил, что все так и было. Через два дня мы столкнулись с целой эскадрильей «спитфайров» с красными звездами и красными носами. Это была гвардейская часть, и они были хорошими летчиками. Я сбил один самолет, а всего мы одержали 7 побед, потеряв одного пилота. Я был отомщен.
Летчик, которого я сбил, оказался довольно интересным. При аварийной посадке у самолета отлетел хвост. Мы нашли летчика недалеко от нашего аэродрома, судя по всему, он был серьезно ранен. У нас служил переводчиком один житель Харькова. Я предложил пленному сигарету и чашку чая, но тот отказался, так как боялся, что его отравят. Я затянулся и сделал глоток, но русский все равно отказался. У него было несколько медалей.
Ладно, мы решили отправить его на Ju-52. Когда самолет приземлился, русский майор сумел каким-то образом выскользнуть и удрать. Мы разобрали его документы. Мы узнали, что он из Ленинграда. В письмах жены говорилось, что коммунистические чиновники хорошо питаются и живут, тогда как тысячи простых горожан ежедневно умирают от голода. Мне это показалось интересным.
В этот период моим ведомым летал Иоахим Биркнер. Нас атаковали на взлете, но мы сумели набрать высоту и через пять минут оказались в бою с огромной стаей Яков. Внезапно прямо у меня в кабине прогремел сильный взрыв. Фонарь кабины разлетелся вдребезги, и самолет почти потерял управление. Биркнер увидел огонь и посоветовал мне прыгать с парашютом. Я ответил «Нет», потому что летел на высоте всего 500 метров, и пошел на вынужденную. Взорвался кислородный баллон и разбил бронеспинку, слегка зацепив мне голову. Вся кабина оказалась залита кровью, однако я не получил серьезных ранений. Через несколько дней я снова был в воздухе.
6 июля 1943 года я был назначен командиром III./JG-52, как раз во время Курской битвы. Это была большая, но несколько сумасшедшая битва. Самым опасным эпизодом для меня оказалось столкновение в воздухе с русским истребителем. Во второй половине дня я летел с запада на восток вместе со своим адъютантом. Солнце уже начало опускаться у нас за спиной, а перед нами возникла огромная гряда кучевых облаков, поднимающаяся до высоты 6000 метров. К этому времени русские уже значительно превосходили нас в количестве самолетов. В 1941 году, после того, как значительная часть советских ВВС была уничтожена, это превосходство составляло 10: 1, к 1943 году оно увеличилось до 20: 1, а в 1944 году перешагнуло отметку 50: 1.
