– И вообще она какая-то криповатая. – Лена ткнула куклу пальцем в мягкий живот. – У меня от нее мурашки.
Ярик оживился было, но по лицу сестры быстро понял, что ее слова всего лишь отговорка. У Лены, с ее увлечением готикой, на каждом втором постере или скелет, или вампир. Что ей какая-то кукла! И все же, все же – как она может не чувствовать черную злобу, которой пышет тряпичное лицо?!
Мама всплеснула руками:
– Ой, все, меня это утомило! Кукла ваша, разбирайтесь сами, кому она достанется.
– Чур не мне! – выкрикнув, Лена аж подпрыгнула на месте.
– Чур не… блин… – от досады Ярик прикусил губу.
Окинув оцепеневшего брата взглядом победительницы, Лена показала ему язык и, помахивая рукой, удалилась в свою комнату. Оказавшись под перекрестьем родительских глаз, Ярик неслышно чертыхнулся. Словно неразорвавшуюся мину, он двумя руками взял куклу, удивляясь ее невесомости. Родители, обнявшись, с приклеенными улыбками смотрели ему в спину, пока Ярик, точно приговоренный к смертной казни, тащился по коридору. Он уже решил: как только мама с папой уйдут на работу, кукла отправится в контейнер на помойку.
Осталось только дождаться завтрашнего утра.
* * *
Спалось тревожно. Ночью кукла, брошенная на книжную полку, приподнималась, садилась, свесив веревочные ноги, и буравила мокрого от пота Ярика глазами-пуговицами. Ярик не рассчитал, оставив ее ровно в том месте, откуда до его второго яруса можно провести четкую прямую. Ворочаясь, он подставлял изучающему взгляду куклы то соломенный затылок, то влажное, распаренное лицо. Глаза его беспокойно сновали под неплотно прикрытыми веками, и чудилось, что книжная темнота за спиной куклы проваливается, прорастает обросшими седым мхом потемневшими бревнами.
Придавленные ими, исчезали зачитанные до дыр «Три мушкетера» и сборник русских народных сказок, который Ярик в неожиданном приступе ностальгии так и не решился сдать в макулатуру. Жадная тьма слизывала наконец-то побежденного «Хоббита» и все семь книг «Гарри Поттера». Будто в торфяном болоте тонул не внявший предупреждению «Шерлок Холмс», а уэллсовский «Человек-невидимка» попросту исчез. Исчезли разбросанные по полке солдатики «Технолога» – раритетные, папина коллекция. Исчезли шариковые ручки без пасты, незаконченные, покрытые пылью рисунки, скрепки, вскрытая пачка жвачки и так до конца и не собранная модель «Лезвия бритвы», знаменитой фигурки Дина Джарина (канон!). Осталась только кукла да странное место за ее тряпичной спиной.
Отяжелевший от времени сруб обзаводился низким закопченным потолком, скрипучим полом с рассохшимися досками. Свет, мягкий, масляный, скользил по бревнам, оранжевел под потолком, причудливыми тенями опадал на пол, как если бы неуверенная рука водила источником света, что-то выискивая. Где-то там, далеко, угадывался угол с иконами и дрожащим под ними свечным огоньком. Подпирал стену массивный ларь, настолько основательный, что казалось, саму избу построили вокруг него. Вдоль бледного печного бока тянулась лавка из грубой толстой доски. С высоких полатей свисали звериные шкуры. И некто маленький, приземистый как гном поднимал лучину повыше, выискивая… что-то? кого-то? Быть может, Ярика?
Мальчик вновь беспокойно переворачивался на левый бок, подставляя острому взгляду взмокший затылок. А уже через минуту перекатывался на правый, морщась от ощущения на лице липкой паутины. Далеко за полночь Ярик, устав крутиться, наконец застыл на спине. И в ухо ему влился тягучий, протяжный, искаженный расстоянием или временем голос:
– Где-е-е-е ты-ы-ы-ы? Где-е-е-е?
Страшно почти не было. Ярик спал и, к собственному удивлению, понимал, что спит, а значит, все это не реально. Бояться нечего. Вот только…
Если бы кто-нибудь в этот момент заглянул к нему в комнату, то увидел бы на его изможденном лице пляшущие отблески лучины.
Кукла
Людям не дано помнить момент своего рождения. Их вырывают из теплой утробы матери в незнакомый мир, болезненно яркий, чертовски холодный. Люди приходят в него испуганными, кричащими и жалкими. Но кукла помнила все с того самого момента, как ее Создательница пришила ей первый глаз. На умело орудующих иголкой маленьких детских руках с не очень чистыми ногтями, местами обгрызенными чуть не до мяса, хватало грубых мозолей, свежих и заживших царапин и брошенной природой щедрой россыпи веснушек. Это были руки ее матери. Кукле они казались самыми прекрасными, самыми нежными и заботливыми в мире.
Пока еще кукла не могла говорить, слышать и двигаться. Она даже думать не умела, покуда Создательница не приладила ей волосы, не сметала два круглых лоскута в плоский блин заготовки и не набила его шерстью и соломой. До тех пор кукла жила чувствами, ощущениями. Она пила их, купалась в них, как новорожденный котенок под шершавым языком кошки-матери. Незамутненное детское волшебство пронизывало каждый ее волосок, каждый стежок. Впитывалось порами тканей.
И кукла оживала.
Ярик
Понедельник обижен незаслуженно. В самом деле, разве это справедливо – ненавидеть день только потому, что с него начинается неделя? Разве кто-нибудь ненавидит первое января? С него, между прочим, не какая-то там неделя – с него год начинается! Но нет же, все шишки достались несчастному понедельнику. А ведь если вдуматься, может ли быть день лучше, чем понедельник, в который тебе не нужно идти в школу!
Ярик особенно любил понедельники во время каникул. Пока папа, недовольно бурча и шлепая по полу босыми ногами, шел умываться, а мама, как-то не по-женски громогласно зевая, отправлялась варить кофе, можно было замотаться в одеяло как в кокон и спрятать нос в подушку. Хочешь – валяйся как ленивый тюлень, укутавшись в проникающие сквозь дрему доносящиеся с кухни родные теплые звуки дома. Звон ложки о керамическую стенку чашки, бубнеж телевизора, негромкие, все еще заспанные голоса родителей. Хочешь – досматривай утренний сон, в котором лето длится вечно и в школу не нужно совсем. А хочешь – набрасывай одеяло на плечи как разбойничий плащ и отправляйся на кухню грабить холодильник. А если повезет, то можно утащить папин бутерброд с сыром. Папа, конечно, поворчит, но сделает себе еще один. И запасной для Ярика. И чаю нальет, с лимоном. А мама взъерошит волосы и чмокнет в макушку. И тоже сделает бутерброд.
Именно так все и было в любое другое утро. Но этот каникулярный понедельник – последний перед началом учебного года – оказался безнадежно испорчен куклой. Поваляться в кровати не вышло. Всю ночь Ярик плохо спал и взмок как мышь. Влажная простыня липла к телу, в приоткрытое окно влетал сквозняк. Ярика знобило. Болела голова, веки терлись о глаза с шуршанием наждачной бумаги. К тому же сил нет хотелось в туалет.
Кряхтя как столетний дед, Ярик сполз с лестницы и нашарил тапочки. Зябко кутаясь во влажную простыню, прошаркал в туалет. И только выйдя под шум сливного бачка, вдруг понял, что в квартире непривычно тихо. Он заглянул на кухню. Стол пустой – ни масленки, ни пакета с молоком, ни вскрытой пачки паштета. Ярик осторожно коснулся ладонью пузатого бока чайника. Так и есть – даже не теплый! В приступе какого-то следовательского азарта он бросился в ванную. Родительские зубные щетки были сухими. И этот простой, но безумно странный факт мгновенно выдул из головы остатки сна. Можно предположить, что родители ушли на работу. Что тихо оделись и обулись в полном молчании. Даже что не стали завтракать. Мало ли, проспали – бывает. Но чтобы родители не почистили зубы и не умылись?! Да быть такого не может!
