Йонатан и санитар уже у стеклянной двери, отделяющей коридор от лестничной площадки.
– Ну что, Ханна, – произносит фрау Хамштедт, – твоя очередь?
Я не отвечаю и даже не смотрю на нее, потому что хочу посмотреть, куда на этот раз повернут Йонатан и санитар, направо или налево. Слева располагается лифт, справа – лестница. Нам теперь нельзя пользоваться лифтом, тоже из-за Йонатана. В первый раз он так громко кричал, что у меня дрожало в животе. Вот прямо вибрировало. А все потому, что он не понял принцип работы лифта, маленький болван. Фрау Хамштедт сказала, это из-за того, что кабина слишком тесная, и двери во время движения закрываются. Я ему объясняла, что лифт поднимается на тросах и, конечно же, двери должны быть закрыты, иначе можно просто выпасть. Поэтому я каждый день провожаю их взглядом, и если Йонатан не поворачивает к лифту, это значит, что ему ничуть не лучше, как все утверждают. Он совсем не хочет прилагать усилий, чтобы снова стать моим братом.
Они поворачивают направо, как всегда.
– Ты идешь, Ханна?
Я говорю:
– Да.
И вхожу в кабинет фрау Хамштедт.
Окна открыты: фрау Хамштедт всегда проветривает кабинет между сеансами. Мне нравится, когда окна открыты. Тогда жалюзи тоже подняты, и можно увидеть небо. Иногда оно голубое, а иногда серое, и ни разу я не видела его коричневым, потому что в кабинете фрау Хамштедт не нужно надевать затемненные очки. Мне совсем не нравится коричневое небо. Я жду, пока фрау Хамштедт закроет окна и опустит жалюзи. Затем она говорит мне садиться. Мое место за детским столиком, и там уже приготовлен лист и заточенные карандаши. У стены расположен большой стол фрау Хамштедт, и перед ним тоже стоят стулья, но я там еще ни разу не сидела.
– Сегодня мы поступим немного иначе, – сообщает фрау Хамштедт, усевшись напротив меня за детским столиком.
Ее длинные ноги не помещаются под низким столиком. Я закусываю губу, чтобы не рассмеяться. Невежливо смяться над другими, даже если кто-то смешно выглядит на детском стульчике.
– Хочешь знать как?
Киваю.
– Во-первых, у меня для тебя хорошие новости. Готова услышать?
Снова киваю.
– Сегодня тебя заберет дедушка.
У меня захватывает дух.
– Домой?
На этот раз кивает фрау Хамштедт.
– Ты рада?
Хочется еще раз кивнуть, но я сдерживаюсь. Глупо, если мы так и будем поочередно кивать. Кроме того, ее вопрос сам по себе глупый, потому что я уже сто раз говорила ей, что хочу домой. Вполне очевидно, что я рада.
– Сейчас? – спрашиваю я вместо этого.
– Позже. Сейчас ты мне еще нужна, – отвечает фрау Хамштедт, и при этом вид у нее очень важный.
– Для чего?
– И это наш второй пункт на сегодня.
Она неуклюже поднимается со стульчика и проходит к своему столу. Я вижу только ее спину, но слышу при этом шелест бумаг. Когда же фрау Хамштедт вновь поворачивается ко мне, я замечаю рисунок в ее руках. Сразу видно, что его нарисовал Йонатан, сплошь черные каракули. Фрау Хамштедт возвращается к столику и снова усаживается на свое место. Протягивает мне рисунок Йонатана. Только теперь я примечаю, что посреди черных каракулей нарисовано что-то еще.
– Возьми, – говорит фрау Хамштедт и помахивает листком.
Я беру рисунок и кладу перед собой на стол. С тех пор как мы с Йонатаном стали рисовать по отдельности, фрау Хамштедт ни разу не показывала мне его рисунки.
– Мне нужна твоя помощь, Ханна, чтобы разобраться, что же он тут нарисовал.
Я провожу пальцем по нарисованному лицу – вернее, тому, что еще проглядывает под черными каракулями. У него хорошо получилось, в кои-то веки Йонатан постарался.
– Это ваша мама, ведь так?
Йонатан нарисовал ей длинное платье. Только у нее наверняка мерзнут ноги, потому что он позабыл нарисовать ей ботинки, маленький болван.
– Ханна?
– Да, похоже на то.
– То есть ваша родная мама, та самая, которая родила тебя и Йонатана? Или это женщина, которая появилась в хижине после нее?
– Папа сказал, что это не имеет значения.
– Не имеет значения?
Я мотаю головой.
– Не имеет значения, она родила нас или нет. Главное, что она хорошо себя ведет и любит нас.
– Папа так и сказал? И как, по-твоему, он был прав?
Я пожимаю плечами.
Теперь фрау Хамштедт смотрит на меня так, будто я должна еще что-то сказать, но я молчу. Она выжидает положенное время, а потом продолжает сама:
– Посмотри на рисунок внимательнее, Ханна.
Я смотрю. Мама что-то держит в руках – сверток с лицом.
– Кажется, у нее в руках ребенок. – Фрау Хамштедт указывает пальцем на сверток. – Это Йонатан?
Я мотаю головой.
– Или ты, Ханна? Это ты?
– Должно быть, это Сара. Но Йонатан не совсем правильно ее нарисовал. Видите? – Я указываю на ее рот. – Здесь она улыбается, а на самом деле Сара только кричала.
Когда я поднимаю глаза, то вижу, что лицо и шея у фрау Хамштедт покрылись красными пятнами.
– А кто такая Сара?
– Наша сестренка. – У меня начинает чесаться шея, как будто красные пятна перешли с лица фрау Хамштедт ко мне. – Только она у нас недолго прожила, потому что от нее были одни неприятности.
Маттиас
Когда детей по назначению полиции осмотрели в больнице Кама, их перевели в Регенсбург. Хоть в Каме тоже есть психиатрическое отделение, там не специализируются непосредственно на детях. Я предпочел бы клинику в Мюнхене, но поскольку на тот момент еще не было анализов ДНК, доказывающих наше родство, меня никто не слушал. И вот уже две недели я каждый день езжу из Мюнхена в Регенсбург и обратно. Полтора часа в одну сторону, если без пробок. Карин считает, что это не оправдывает себя, и я мог бы использовать время с большей пользой. Она то и дело спрашивает, когда я намерен вновь открывать контору, и даже говорит, что работа с налоговой отчетностью пошла бы мне на пользу. Хотя мы оба знаем, что после исчезновения Лены и последующего поливания грязью в прессе клиентов у меня все равно почти не осталось. После той ночи вот уже две недели как на двери висит табличка «Закрыто по семейным обстоятельствам». Карин время от времени заезжает в контору, чтобы прослушать сообщения на автоответчике и полить цветы. Прежде я мог позволить себе двух ассистенток – в то время, когда клиенты видели во мне лишь дотошного налогового консультанта, а не криминального субъекта, избивающего восходящих кинозвезд. Карин еще не знает, что я подумываю и вовсе не открывать контору. Как-никак мне уже шестьдесят два, ипотека давно выплачена, имеются кое-какие сбережения. Я мог бы выйти на пенсию и стать дедушкой. Abuelo…
