Фраза «вы же знаете, как это бывает…» свидетельствовала как о знакомстве Евгения Аристарховича с даниловской биографией, так и о желании перевести отношения «из лирических в нежные» (любимое выражение доцента Саакова).
— Тоже нормально, — Данилов сдержанно вздохнул. — Мне вот тоже с должности директора севастопольского департамента пришлось на кафедру вернуться.
— Le destin joue parfois des tours! — подхватил Менчик и тут же перевел с французского на русский. — Судьба иногда выкидывает шутки.
«Ну мы прямо как Пьер Безухов и Андрей Болконский на пароме», подумал Данилов. Себя он, разумеется, отождествлял с Болконским, потому что вечно рефлексирующий бастард Безухов ему никогда не нравился. Помнится, в школьном сочинении он так раскритиковал Пьера, что мать, преподававшая русский язык и литературу, пришла в ужас — ну как же можно так относиться к самому положительному персонажу великого романа, с которым, отчасти, отождествлял себя автор-классик? Данилов, пребывавший в ту пору в периоде мятежного юношеского максимализма, объяснил, что таких положительных в своей никчемности персонажей надо убивать в колыбели, что «Война и мир» не шедевральный шедевр всех времен, а типично графоманское произведение, и что Лев Толстой сам себя выдвинул в классики посредством оголтелого самопиара. Мать слушала-ахала, но переубеждать упрямого сына не стала, а только посоветовала перечитать «Войну и мир» лет в тридцать. Данилов как-то вспомнил этот совет и попытался ему последовать, но дальше беседы Анны Павловны Шерер с князем Василием не продвинулся. Лишь усмехнулся над фразой о том, что Анна Павловна «несмотря на свои сорок лет, была преисполнена оживления и порывов». Данилову как раз недавно стукнуло сорок и порывов у него было предостаточно, один другого порывистее, а уж про оживление и говорить нечего…
— Взять хотя бы нашу больницу, — продолжал Менчик, замедлив шаг. — Заведующего четвертым отделением Горелова собирались взять в замы по АИР в больницу имени Ворохобова…
«Шестьдесят седьмую», мысленно «перевел» Данилов.
— Все уже было на мази, как вдруг там сняли главного врача, а у нового нашлась своя кандидатура…
Данилов понимающе кивнул.
— Горелов словно чувствовал, что в последний момент все сорвется, никому о своих планах не рассказывал. Собственно, кроме меня и главного врача о них никто в больнице и не знал. А знаете, за что сняли главного врача ворохобовской больницы? Пьяная медсестра приемного отделения нахамила «самотечной» бабульке, а ее внук снял все на камеру и выложил запись на Ютубе. Давайте уж говорить начистоту, — дружеская интонация Менчика превратилась в доверительную, — за плохую работу всего приемного отделения главный врач безусловно в ответе, а за то, что одной отдельно взятой медсестре захотелось «остаканиться» на дежурстве и нахамить пациентке он отвечать не должен. Или я не прав?
— Вы правы, — искренне ответил Данилов. — Не должен. Выговор дать можно, чтобы службу понял, но снимать — это уже перебор. За дежурными медсестрами должны приглядывать дежурные врачи.
— Раз уж видео набрало свыше трехсот тысяч просмотров, — хмыкнул Менчик, — то нужно было отреагировать соответствующим образом. По мне наша недавняя история с воздушной эмболией чуть было тоже асфальтовым катком не проехалась, особенно с учетом того, что анестезиолога Сапрошина, который сейчас под судом, я прочил на место Горелова и даже включил его в кадровый резерв. Слава Богу, обошлось.
— Я, конечно, человек посторонний и многого не знаю, но мне кажется, что в смерти пациента виноваты хирурги, — закинул удочку Данилов. — Давайте начистоту — вот лично вы рискнете использовать «насос» или любой другой аппарат с неисправным датчиком?
— Лично я — не рискну, — твердо ответил Менчик. — Но за Сапрошина полностью поручиться не могу. После того, как его повышение сорвалось, он стал каким-то… м-м… поникшим. Придавило человека конкретно. Когда тебе за пятьдесят, упущенные карьерные возможности выглядят совсем иначе, чем в молодости.
— А вам, прошу прощения, сколько лет? — в тему поинтересовался Данилов.
— Скоро тридцать три стукнет, — Менчик усмехнулся и бросил на Данилова ироничный взгляд. — Но это не означает, что я не могу понимать людей, которые старше меня. Тут даже не в возрасте дело, а во внутреннем ощущении, в самопозиционировании… До какого-то момента человек едет на ярмарку, а затем возвращается с нее. Вы понимаете, что я имею в виду?
— Я даже знаю, с чьей легкой руки это выражение вошло в обиход, — похвастался Данилов и в ответ на вопрошающий взгляд собеседника пояснил: — Шолом-Алейхем. Знаете такого?
— Ну как же не знать? — ответил Менчик. — «Блуждающие звезды», «Тевье-молочник»… Я, чтоб вы знали, внук директора библиотеки и заслуженного работника культуры. Все мое детство прошло среди книг. В садик меня отдавать не хотели, в девяностые те еще были садики, если верить рассказам, так что воспитывался я под надзором бабушки, в ее библиотеке. Читал запоем все подряд — от Бальзака до Сартра… Да и сейчас, признаться честно, предпочитаю книгу телевизору. Правда, больше перечитываю старое, чем читаю новое.
— Я тоже больше склонен перечитывать, — признался Данилов, останавливаясь возле одной из скамеек, протянувшихся в два ряда у входа в корпус. — Если мы присядем на пять минут, это не повредит вашей репутации? Не скажут ли сотрудники, что вы прохлаждаетесь посреди рабочего дня?
Вообще-то поговорить можно было бы и в кабинете Менчика, но Данилову не хотелось, чтобы собеседник сбился с задушевного настроя и отвлекся на текучку, что вполне могло произойти в коридорах или в самом кабинете.
— Мы же не прохлаждаемся, а работаем, — улыбнулся Менчик и первым уселся на скамейку. — Какая разница, где обсуждать наш план?
— Да там практически и обсуждать нечего, поскольку ваш черновой проект можно делать «беловым», — сказал Данилов. — Пожалуй, завтра я к вам уже не явлюсь, а поеду на кафедру. Но на учредительном собраниипоприсутствую, скажите, только, когда.
— На каком учредительном собрании? — не понял Менчик.
— На котором мы будем выступать с умными речами и утверждать наш замечательный план, — пояснил Данилов. — А пока, если можно, я бы хотел немного посплетничать. Можно?
Менчик кивнул, давая понять, что не возражает.
— Дело, конечно, не мое, но я люблю, чтобы во всем была ясность, — начал издалека Данилов. — Характер такой. Если вечером попадется на глаза особо заковыристая шахматная задача, то я не могу заснуть, пока ее не решу. Бывает, что и до утра просижу. Вот вы говорите: «с ярмарки», «придавило человека». Но если жизнь придавит, то человек может перестать следить за собой или, скажем, попивать начнет. Но вряд ли он станет проявлять опасный пофигизм, который может привести пациента на секционный стол, а врача — на скамью подсудимых. Инстинкт самосохранения не позволит. Мне известны подробности этого печального случая и кое-что вызывает у меня сильное недоумение…
— Я знаю, что вы приглашались в эксперты, но в конечном итоге отказались, — сказал Менчик, как бы между прочим.
