Проповедник направил трубку оксигенатора себе в рот, чтобы в полной мере ощутить на себе живительное действие святых газов. И пошатнулся, сраженный их силой, в тот самый миг, когда лошадь, переступив копытами, дернула повозку.
— Настал тот час! — запищал Шилох. — Спеша, мы близимся к вратам. Снаружи псы, колдуны и осквернители, убийцы и идолопоклонники… — где-то посередине «идолопоклонников» действие газа сошло на нет, и пронзительный голос Шилоха с пугающим хрипом обернулся вдруг обычным старческим карканьем. Страстно вращая ручку ящика, проповедник и сам с головы до ног окутался туманом, и обрызгал зеленью всех, кто в молчаливом изумлении стоял поблизости.
— Иди! — взвизгнул он. — Иди же!
Годелл неожиданно осознал, что визг этот предназначается ему — и никому другому.
— Я? — одними губами спросил Годелл, запрокинув голову к старику.
— Да, дитя мое! Поди сюда. Взойди на эту колесницу!
Годелл подчинился. Перед телегой дорога уже очистилась: часть толпы, обойдя помеху, преспокойно двинулась дальше; те же, кто не толкался вынужденно позади, глядели на пророка в ожидании дальнейших чудес. Приспешник Шилоха осторожно установил куб с черепом на телегу, рядом выставил полный костей кожаный саквояж.
Годелл приветливо махнул рукою толпе, упер ботинок в лоб оставшегося не у дел приближенного — и легким толчком отправил того в недолгий полет к мостовой.
— Полегче! — вскричал проповедник, с удивлением поворачиваясь к Годеллу. Не мешкая, табачник сгреб хлопавшие на ветерке складки рясы Шилоха и одним сильным рывком опрокинул старика на подводу. В недоумевающей массе зрителей раздались гневные окрики, но Годелл уже отвернулся, подхватил вожжи и хлестнул ими тревожащихся лошадей.
Подвода рванулась вперед. Горстка обращенных бросилась было следом, надеясь запрыгнуть в нее, но их усилия пропали даром: громыхая подковами по мощеной дороге, лошади быстро оставили их позади. Поверженный мессия катался по днищу повозки и, беспрерывно подвывая, пытался сгрести в кучу и тем самым сберечь свой драгоценный реквизит, а подскакивавший в стеклянном кубе череп Джоанны Сауткотт рассерженно стрекотал и шамкал ему в ухо.
Годелл промчался по Камден-Таун-роуд, свернул в узкий безлюдный переулок сравнительно малонаселенного пригорода, и еще с десяток минут повозка тряслась по ухабам, уносясь все дальше и дальше от пределов Хампстед-Хита. Наконец он натянул вожжи в тени рощицы у обочины и развернулся к силившемуся подняться проповеднику, который затрясся от страха при виде пистолета в его руке. Шилох вгляделся в лицо похитителя, и на его собственном начало проступать узнавание.
— Вы! — ахнул он.
Годелл кивнул.
— Полагаю, мне следует пристрелить тебя, как бешеного пса…
— Напротив, сэр… — с жаром возразил Шилох, не дав ему договорить.
— Тихо! — вспылил Годелл. — Вот что, сэр. Как уже сказано, мне ничего не стоит проделать в твоем лбу дыру: я с той же легкостью спущу курок, с какой мог бы пожать тебе руку, но если первое проделал бы с удовольствием, то о втором даже и думать не желаю. Хоть и не мое это дело — судить другого…
— Не судите! — с волнением выкрикнул проповедник, будто в припадке вздергивая над головою обе руки. — Да не судимы будете!
[44]
Годелл холодно сузил глаза:
— Не выводи меня из себя, лиходей, или быстро заработаешь лишнее отверстие в свою дурную башку. Выслушай меня да побереги дыхание: впереди ждет долгая дорога, а все это барахло ты потащишь на себе сам. Думаю, ты можешь считаться сумасшедшим — нет причин думать иначе, — а безумец, хоть и совершающий мерзкие проступки, едва ли полностью в ответе за них. И более того, всю тяжесть твоих преступлений можно измерить, лишь исследовав тот вред, что нанесли неповинным людям твои сомнительные брошюры. Допускаю, все эти люди пали бы жертвами кого-то другого, не окажись рядом ты, а посему разбирать это дело не в моих полномочиях. Эту неприятную задачу я препоручу вышестоящей власти… Но слушай теперь внимательно. У меня немало весьма влиятельных знакомств. Твои бесчинства в доме на Уордор-стрит не прошли незамеченными, да и монета, которую ты так щедро рассеивал от своего имени, звенит, с позволения сказать, глуховато. Короче, сэр: если и впредь ты станешь смущать умы невинных лондонцев гнусными фокусами, мне придется призвать тебя к ответу, несмотря даже на разницу в возрасте.
Проповедник стоял, вытянувшись столбом; лицо побагровело, глаза — узкие щелочки. Будь он чертиком на пружинке, давно б уже вышиб крышку своей табакерки.
— Д-да вы!.. — со свистом прохрипел он и, тяжко дыша, склонился к земле, чтобы извлечь из вороха прошлогодней листвы заветный череп. — Да знаете ли вы, сэр, что сами навлекли на себя неотвратимое, страшное возмездие!
Это последнее слово Шилох выплюнул с такою злобой, что Теофилу Годеллу почудилось на миг, будто изо рта у проповедника вот-вот высунется длинный черный язык, как у ядовитого гада. В любом случае, Годелл окончательно укрепился в подозрении, что старик — наиболее потерянный из всей своей заблудшей паствы… Если, конечно, человека в такой ситуации можно считать чьим-то пастырем.
Время поджимало. Уже начало смеркаться, а Годеллу еще часа полтора добираться до Хампстеда в одолженной подводе. Если же улицы по-прежнему забиты потоками зевак, дирижабль опустится на землю, не дождавшись его появления. Годелл был по горло сыт стариком и испытывал сильное искушение привязать проповедника к дереву, чтобы не дать тому попасть в Хампстед.
Впрочем, тогда Шилох может окончательно рехнуться… И вот, не теряя времени на дальнейшие препирательства, Годелл подобрал вожжи, щелкнул над лошадьми кнутом и легким галопом пустился в обратный путь, преследуемый быстро терявшейся позади фигурой Шилоха, Нового Мессии, который с проклятьями семенил по дороге, сжимая в одной руке саквояж костей, а в другой — стеклянный куб с черепом и от всей души надеясь, что хоть кто-то из посвященных последовал за ними из города.
Даже прикрытый тканью, фонарь озарил половицы кладовой неожиданно ярким снопом света. Вооруженные им Хасбро и Кракен поднялись с первого этажа по потайному ходу, не без труда одолев наскоро сколоченную почти отвесную лестницу, и наконец оказались за стеной лаборатории Нарбондо. К сожалению, фонарь никак не освещал пространство над собою, так что вблизи был почти бесполезен; подавшись вперед, чтобы шепнуть пару слов на ухо своему спутнику, Кракен пребольно ткнулся носом тому в плечо.
— Ы-ышш… — зашипел Кракен, хватаясь за лицо.
— Тс-сс!.. — ответил Хасбро, пытавшийся заглянуть в просвет с нитку толщиной вдоль края подвижной панели. По ту сторону горели лампы, и время от времени кто-то — не иначе, горбун, — проходя перед этим зазором, отбрасывал на него тень.
— Давай вылезем и придушим его? — шепнул Кракен.
— Терпение, сэр.
