Отправиться ли мне с ним? Потянет ли он меня по пятам за собою, словно тень, — тень, которая становится все привычнее и удобнее с каждым новым днем? Или же приход ночи положит конец несчастливому и противоестественному существованию? Не могу вообразить, как проснусь наутро. Впервые за всю мою жизнь будущее окутано для меня кромешным мраком.
— Осталось не так много, — сказал Сент-Ив, дрожащей рукой поднося спичку к остывшей трубке. Ознакомившись с рукописью ранее, он все же не сумел окончательно уместить в голове эту последнюю часть. Нелл, конечно, ни в чем не виновата. И более того, ее поступок достоин именоваться геройским. Потому что вслед за выстрелами в брата, похищением проклятого гомункула и передачей его Бердлипу для вечного скитания в небесах Нелл бежала в раскаянии, что и стало величайшей трагедией. Нет, Кракен не ошибался… Сент-Ив уронил манускрипт на пол. Отчего-то прочитанное отняло у него всякое желание еще хоть раз увидеть эти страницы.
Капитан Пауэрс поднялся со своего места, прохромал к жестянке с табаком, откинул крышку и, вытащив две щепоти кудрявого черного табаку, набил им вместительную чашечку своей трубки.
— Служил я на одном судне с португальцем, — сказал он, — который не понаслышке знал про эту нечисть, про «дьяволеныша в бутылке». Португалец сам владел гомункулом целый месяц и как-то у Занзибара, в тайфун, начисто лишился рассудка. Сторговал его индусу с одного шлюпа в Мозамбикском проливе.
Сокрушенный гнусностью самого предмета беседы, капитан покачал головой и вернулся в кресло.
— А остальное? — проницательно спросил Годелл. — Прочие сто с лишним страниц так же страшны, как и эти?
— По нарастающей, — ответил Сент-Ив. — Падение было стремительным почти с первого дня, как он приобрел тварь в ящике.
— В бутылке, — поправил его Кибл, уперший рассеянный взгляд в улицу за окном. — Не было никакого ящика, пока я его не смастерил.
Сент-Ив кивнул.
— Он казался одержим этим существом… своей идеей, что сможет не только оживлять мертвых — это, как я понимаю, он обнаружил и без помощи гомункула, — но и разделить с ним жизнь вечную. Возможно, даже творить жизнь. И возможно, он был на это способен. Там упоминается успешный эксперимент, в котором он получил целый выводок живых мышей из кучи старых тряпок, а также и другой, когда ему удалось вернуть здоровье одному старику из Чингфорда, угасавшему от прогрессирующего паралича. Тот сбросил лет сорок, если верить Оулсби. Хотя все это — непроходимая алхимия и, как я уже говорил, не моя область… Он считал, что принадлежащее гомункулу космическое судно находилось в Лондоне, и надеялся отыскать его, чтоб всучить проклятому существу в обмен на обретение власти над смертью и временем. Но было ли его скатывание к безумию, к полной потере ориентиров результатом настойчивых научных изысканий или же медленным отравлением в ходе переговоров с гомункулом, сказать невозможно. Даже сам Оулсби, видимо, не знал… Очевидно, он столь ревностно относился к обладанию тварью, что не подпускал к ней Нарбондо. А потом, когда Нелл скрылась с гомункулом, это, должно быть, разъярило горбуна. Она выхватила тайну жизни из-под носа горбуна и, как выясняется, препоручила Бердлипу…
— Который через несколько недель запросто может свалиться с небес на наши головы, — продолжил Годелл.
Капитан нахмурился. Сент-Ив кивнул.
— Что ж, — подытожил Кибл, пополняя свой стакан из открытой бутылки эля, — все это очень печальное дело, очень. Если мое мнение вам интересно, я бы предложил встретить дирижабль во время приземления — готов биться об заклад в виде своих часов с обезьянами, что он коснется земли в Хампстед-Хите, откуда и стартовал, — и забрать шкатулку прямо там. Всем вместе это не составит нам труда. Потом мы сунем ее в набитый камнями мешок и, дождавшись прилива, сбросим с середины Вестминстерского моста. Ящик не герметичен, в этом я могу поручиться. Несмотря на все могущество этой твари, дышать-то ему нужно, так? Гомункул ведь не рыба, он человечек. Я его видел. Мы утопим его, как котенка, лишь бы не отдавать в лапы горбатого доктора, — Кибл помолчал, почесывая подбородок. — И еще: за то, что гомункул сделал с Себастьяном… За это я его прикончу. Но, право же, нет никакого толку зря мусолить события той прискорбной ночи в Лаймхаусе. Дело прошлое, так-то. Ничего больше. Поэтому я на минутку сменю сейчас тему, джентльмены, чтобы привлечь внимание к нынешней дате. Сегодня день рождения Джека, так-то вот, и я намереваюсь вручить ему кое-что по этому случаю.
Щеки Джека вспыхнули: он не испытывал желания оказаться в центре внимания даже среди друзей. Сент-Ив поморщился, сам того не желая. Наверное, не следовало так свободно размахивать записями Себастьяна, да еще, прости господи, в день рождения его сына… Что ж, здесь заседает клуб «Трисмегист», и цели, которые преследуют члены клуба, порой водят их зловещими тропами, как же иначе. Притворство и нерешительность — неподходящие спутники в таком путешествии. Лучше сразу очистить воздух правдой. Это намного лучше, чем утаивать ее, тем самым делая и без того непонятные вещи еще более загадочными и ужасающими.
Впрочем, Сент-Ив пожалел, что не знал о дне рождения Джека заранее: мог бы и поднести ему какой-нибудь красиво обернутый пустячок. Но он не мог запомнить ничьих дней рождения — даже, раз на то пошло, собственного. Кибл достал кубический сверток, формой и размером с «чертика из табакерки». Сент-Ив сразу догадался о его содержимом, ибо совсем недавно наблюдал за всплытием механического каймана.
— Выпьем же за здоровье молодого мистера Оулсби! — сердечно провозгласил Годелл, поднимая стакан. С ним тут же последовали и остальные, наградившие смущенного Джека троекратным «ура!».
В полумраке задней комнаты Кракен воздел собственный стакан — точнее, флягу, на три четверти уже избавленную от джина. Кракену начинало казаться, что это ее естественное состояние. Как так выходило, что фляга чаще пустовала, чем бывала полна, — совершеннейшая тайна. В математике Кракен разбирался не слишком хорошо, и оттого оставалось признать, что на его джин действовали силы, не поддающиеся анализу. Но он ими еще займется. Выведет на чистую воду. «Факты. Они как горошины в бутылке, — сказал себе Кракен. — Их ровно столько, и ни одним больше». Математика сплошь факты, разве не так? Рассыпанные по странице числа были словно жуки на мостовой: нелепая спешка и никакого порядка. Но жуки были частью природы, а у природы своя логика. Некоторые жуки занимались поисками съестного — кусочки того-сего. Одному богу ведомо, что у жуков на ужин — элементарная материя, не иначе. Другие прокладывали дорожки, тащили осколки гравия, воздвигали курганы, измеряли расстояния, обследуя землю, кишели на мостовой — полный хаос для людей невежественных, но вполне гармоничная музыка для… для людей, подобных Кракену.
Он прикинул, не сумеет ли когда-нибудь написать об этом статью. Это был… а что это было? Аналогия, вот что. И она должна, решил Кракен, прояснить вопрос исчезновения джина во фляге. Красота науки и состояла в том, что она делала все вокруг таким ясным, таким логичным. Космос! Вот за чем гоняется наука: за всем этим поганым космосом. Кракен заулыбался при мысли, что наконец это понял. Вот только что он встретил это словечко у Эшблесса, хотя, конечно, видел его сто раз. Слова, с ними всегда так. Не различаешь их годами. Потом оно выскакивает, бьет тебя по башке — и бац! Как свечки в темной комнате, оказывается, они были повсюду: космос, космос, космос. Порядок вещей. Тайный порядок, для многих сокрытый. Человеку надобно встать на колени и всмотреться в брусчатку, чтобы разглядеть спешащих туда-сюда жучков, правящих путь в своем крохотном уголке Земли с уверенностью мореплавателей, прокладывающих курс по очертаниям незыблемых созвездий.
