Бориска растерялся от неожиданного вопроса.
— Я… это… У меня часы там… в рюкзаке. Чтобы не замочить. Я положил их в кармашек. Это неправильно?
— Неправильно то, что ты не умеешь определять время без часов.
— А как это?
Мальчишеское любопытство начало осторожно выглядывать из-под грубого панциря обиды.
— Как, как…
Чтобы помощник не подумал, что он подлизывается, Глеб продолжал ворчливо.
— Когда у нас соревнования в крепости?
— По плану в семнадцать ноль ноль.
— Успеваем?
— Не знаю…
— Ниняю!
Глеб смешно передразнил его, и Бориска впервые за последние сорок минут улыбнулся.
— Учись.
Поводив из-под приставленной ладони пристальным, «капитанским» взором по горизонту, Глеб Никитин озабоченно приложил указательный палец к деревянному дубовому планширю борта, что-то пошептал про себя, еще раз, для верности взглянул на солнце, на тень от пальца на борту и уверенно обрадовал собеседника.
— Успеваем! Сейчас шестнадцать часов пятнадцать минут. Движемся по графику.
— Не-е, наверно, еще и четырех-то нет! Как ты мог без часов-то время определить?! Колдовал чего-то…
Бориска был готов поклясться, что за все время нахождения в его шлюпке капитан Глеб ни разу не смотрел на свои часы.
— Старая штурманская болезнь.
Не отрываясь от румпеля, Бориска нагнулся вперед и без спроса завернул рукав ближнего к нему Хиггинса. Нахмурил выгоревшие брови, пошевелил губами.
— А на сколько датское время от нашего отличается?
Смеясь, Глеб ответил. Бориска еще немного что-то повычислял в своем уме и расплылся в широченной улыбке.
— Ух, почти точно угадал! Сейчас восемнадцать минут пятого! Как это ты, Глеб?!
— Штурмана, даже старенькие, даже которые на пенсии, время не угадывают, а определяют. Компренде?
— А меня научишь?!
— Ка-нечно!
Мир был спасен. Нехитрым способом и не самым злым обманом радость и хорошее настроение были возвращены в истерзанную младенческую душу.
На крепостной дороге Глеб нарочно сделал так, чтобы они с Бориской ненамного отстали от общей компании.
— Пояснить можешь, почему Хиггинс так яростно бросился тебя защищать на острове? Приставал он к тебе?
— Чего?
— Ну, в губы целоваться не предлагал по-дружески?
— Нет, что ты, Глеб! Он же просто так! Джон хороший! А знаешь, какой он парикмахер, настоящий мастер! Мы с ним разговаривали на эту тему, я про папу моего ему рассказал, про его работу, и где я учусь, вот Джон и обрадовался. Конфеты мне оставлял, когда мы все вместе завтракали. Вот и все…
— Мастер, говоришь…
Легко улыбнувшись, Глеб Никитин сильно, по-дружески, хлопнул мальчишку по спине.
— Конфеты — это хорошо. Но если этот куафер не в ту сторону руки распустит, то я ему все ноги враз выдергаю. Обещаю. Так и переведи мое пожелание своему коллеге. О'кей?
— Загляну и в милицию.
— Они еще ничего не знают? Ты им не звонил?
Нервничая, Ян кусал губы.
Истинная причина сильного волнения Усманцева-младшего пока еще оставалась загадкой для Глеба. Спрашивать об этом парня было преждевременно, а бессмысленно гадать он просто не хотел.
— Погоняй их как следует по полосе препятствий. Спать будут крепче — тебе же меньше забот.
— А ты, вообще, куда еще, кроме милиции-то… К своему Робинзону? Проверить, как там у них дела?
— Почти. К Пятнице.
Заведенная «техничка» стояла у крепостных ворот.
— Глеб!
Тот, кто его окликнул, вышел незаметно из-за кузова машины. И, судя по всему, специально ждал окончания их разговора с Яном.
— Сейчас уже вечер. Ты же уезжаешь по личным причинам? Я тоже хочу.
Тиади издевался, но был бледен.
— Мне тоже нужно очень.
Бельгиец был жалок в своих напрасных разговорах. Глеб в очередной раз внимательно посмотрел на него.
— Я просил тебя помогать мне… Ты помнишь еще об этом?
— Но ведь Ян уже здесь и очень хорошо командует!
На той же терпеливой ноте капитан Глеб продолжал.
— Повторяю еще раз. Когда я уезжаю из лагеря — ты остаешься здесь. Без обсуждений. Наш Ян еще не пришел в себя после смерти отца. А Бориска — мальчишка.
— Но мне нечего здесь сейчас делать! Я заплатил деньги не за тюрьму! Я хочу делать то, что мне нравится!
Тиади отшатнулся от протянутой к нему руки.
— Я хочу…
— Все, я сказал!
Глеб рявкнул в лицо бельгийца негромко, но ничуть не скрывая своего значительного бешенства.
И снова увидел истерику.
Мгновенно вспотев, Тиади громко задышал, задрожал поднятыми к подбородку руками и скрюченными пальцами.
— Это нечестно! Неправильно! Я знаю — ты едешь к своей женщине! Ты сегодня будешь с женщиной, а мне нельзя?! Ты, ты…
Глеб пристально посмотрел на мелкие пузырьки пены в уголках красных губ.
— Приятель, ты подозрительно точно осведомлен о моих стратегических планах.
И, шагнув в сторону от Тиади, обернулся на того уже с усмешкой.
— Все гораздо проще, чем ты себе тут напридумывал. Наша команда «Джин» проиграла, а у меня сегодня совсем нет настроения мыть общую посуду. Поэтому и уезжаю.
Тишина. Тихое ожидание чего-то…
Свет большого низкого абажура отодвинул в дальнюю темноту пустые ненужные концы стола. Тикали смешные железные часы на стене, щелкали редко и глухо короткие березовые полешки в камине.
— Ты сюда по делам или как?
Подперев щеку рукой, Инга уютно устроилась напротив Глеба и с внимательной улыбкой рассматривала шрамы на его лице.
— Ешь, ешь, не торопись!..
Они были одни.
— Боюсь скатерть твою накрахмаленную одеждами испачкать, робею. После недели этих военных игрушек я сейчас безобразно чумазый. Только что от костра, ополоснулся вот напоследок немного в заливе.
— Давай, я постираю…
— Ну, что вы, миледи!
Инга как-то случайно поправила среди тарелок на столе аккуратную соломенную корзиночку с хлебом и, дрожа губами, снова улыбнулась Глебу.
— И это ты тоже помнишь.
Что за чудесные изобретения — нож и вилка!
Конечно, с голодухи можно и макароны алюминиевой ложкой на природе наворачивать с удовольствием, но иные чувства вызывает в странствующем мужчине такая тяжелая и блестящая бытовая сталь… Да еще если кто-то заботливый вдруг поставит рядом мягкое ароматное масло и свежий упругий хлеб.
