– Вмешались федералы?
– Я не возражаю. Она умная, Рид. Хитрая и сумасшедшая. Нельзя отказываться от помощи. Ты должен снова встать на ноги, напарник. Отдых, лекарства, физкультура и все, что велят доктора.
– В моей квартире, в спальне, есть доска с делом – архив. Сходи, забери все.
– Поняла. Слушай, я позову твоих родителей. Они дежурили здесь почти круглосуточно.
Желая прикоснуться к другу, Эсси провела пальцем по четырехдневной щетине на его лице.
– Выглядишь дерьмово, Рид, но ты поправишься. Видишь эту кнопку? При необходимости можешь включать капельницу с морфином.
– Да. Учту. Есть тут одна медсестра… наверное, медсестра, если мне все не приснилось. Очень красивая, карие глаза, белоснежная улыбка, кожа цвета карамели, которой моя мама покрывала яблоки на Хеллоуин…
– Не приснилась. Это Тинетт. Посмотрю, работает ли она сейчас. – Эсси наклонилась и слегка коснулась губами его щеки. – Ты напугал меня до полусмерти, Рид. Постарайся больше так не делать.
Еще сутки он то приходил в сознание, то отключался. Врачи хотели, чтобы он вставал с койки и совершал короткие прогулки, а прекрасная (к сожалению, замужняя) Тинетт строго следила за этим. Мол, если он хочет, чтобы сняли катетер, то должен быть мобильным.
Рид шаркал по коридору, волоча за собой капельницу, обычно в сопровождении кого-нибудь из родных или приятелей-копов. Его очень тронуло, что Бык Стоквелл не пропустил ни одного дня посещений, хотя и ворчал, чтобы Рид пошевеливал своей тощей симулянтской задницей.
За десять дней, прошедших с тех пор, как сталь впилась в его плоть, он похудел на четыре кило и чувствовал, как тает мышечный тонус.
Мать приносила ему мясной рулет, отец угощал пиццей. Сестра испекла для него печенье. А брат протащил пиво.
Первое занятие по лечебной физкультуре оставило Рида без сил и в холодном поту.
Его палата, полная цветов, книг и мягких игрушек, включая плюшевого медведя с детективным значком, стала казаться ему тюрьмой. Впрочем, попасть сюда было так же сложно, как и вырваться. Когда в палату однажды проникла Селина Макмаллен, Тинетт – отныне герой Рида – вытурила ее в два счета.
Но Макмаллен удалось сфотографировать его на мобильник. Увидев свой снимок в Интернете, Рид решил, что все ему врут, и он, по-видимому, умер.
Он выглядел как зомби.
Бык, оправдывая свое имя, упрямо заставлял его вставать и двигаться после второго раунда физкультуры, когда Риду хотелось только упасть и уснуть.
– Кончай ныть.
– Я не ною.
– Ну, скулишь, стонешь, пищишь. Хочешь снова стать копом или нет?
– Я никогда не переставал быть копом. – Рид стискивал зубы, пока они шли. По крайней мере, теперь ему разрешили надевать хлопковые штаны и футболку вместо унизительного больничного халата.
– Тебя засадят за бумажную работу и будут держать там до скончания времен, если ты не сможешь выхватывать пистолет и стрелять, как мужик.
– Эсси надерет тебе задницу за «как мужик».
– Ее здесь нет.
Бык привел друга в небольшой сад, подышать свежим воздухом.
– И она, кстати, не говорит тебе обо всем прямо. Боится поранить твои нежные чувства.
– О чем ты?
– Федералы. Они оттесняют нас, захватывают дело.
– Я так и знал! – От злости Рид ударил кулаком в воздух. Плечо отозвалось такой болью, что в глазах потемнело.
– Ладно, ладно, расслабься, вояка. – Бык схватил Рида за здоровую руку, подтолкнул его к скамейке. – Она боролась как лев. Вы с ней много лет были впереди всех в этом вопросе, и никто вас не слушал. Включая твоего покорного слугу. Беда в том, что это не просто горячее дело, это горячая пресса. Наверху могут строить суровые лица и заявлять, что пресса тут ни при чем, но это чушь собачья. С другой стороны, ты сам был в «Даун-Ист» и стал мишенью для сестры одного из психопатов.
– Она наверняка знала, что затевал ее брат.
– Не спорю. Я говорю о том, что федералы против того, чтобы ты продолжал расследование, и наше начальство с ними соглашается.
– Черт знает что.
– Таков уж расклад. Когда вернешься, тебя посадят за стол и завалят бумагами, пока не пройдешь реабилитацию. И даже после этого тебе не дадут заниматься делом Хобарт.
– Сукины дети.
– Смирись, малыш. Многие из нас будут работать над этим неофициально, однако тебе сначала нужно полностью поправиться. И не говори мне, что тебя не мучают страхи в темноте.
– Мне видится этот пистолет. Приближается в замедленном движении. Кажется, у меня полно времени, чтобы укрыться и открыть ответный огонь. Но я двигаюсь еще медленнее, а чертов пистолет огромный, как пушка.
– Возьми себя в руки.
– Спасибо за чуткость и сострадание.
Бык фыркнул – прямо как бык.
– Хватит с тебя нежностей и поцелуев в лобик. Прими пинок под зад.
– Я ценю…
– И, черт возьми, ешь как следует. Ты похож на зомби, из которого набили чучело. Теперь вставай и иди.
Разговор с Эсси Рид пока отложил на другое время, потому что врачи наконец открыли дверь его клетки. Он собирался домой.
Но не в свою дерьмовую квартиру – он пока еще не смог бы одолеть три лестничных пролета, – а в свою детскую спальню, к маминой стряпне, к замечательно несмешным шуткам отца.
Рид попросил именно Эсси забрать его из больницы и отвезти в дом родителей – нарочно, чтобы с ней поговорить.
– Почему я должен садиться в инвалидное кресло, чтобы доехать до дверей, если две с половиной долбаные недели я только и слышал «вставай и ходи»?
Тинетт, ослепительно улыбаясь, похлопала по стулу.
– Правила есть правила, мой дорогой. Будь умницей и садись.
– А давай, когда я восстановлюсь на все сто процентов, у нас будет жаркий, страстный роман? Это пошло бы на пользу моему эмоциональному и психическому здоровью.
– Мой муж раздавит тебя, как таракана. Жаль, моей сестре всего восемнадцать.
– Отличный возраст!
– Попробуй подойди к моей сестренке, и я верну тебя в больницу!.. – Она хлопала его по плечу. – Я рада, что ты выписываешься, Рид, и в то же время мне жаль.
– Я буду приходить на пытки.
– А я спущусь и прослежу, чтобы ты не плакал слишком громко. Вот, держи своего плюшевого мишку.
Он взял его и окинул палату прощальным взглядом. Эсси уже забрала его книги, планшет и прочее накопившееся за две недели барахло.
– По палате я скучать не буду, – сказал Рид, когда сестра повезла его к выходу. – А по тебе буду. Кроме моей матери, ты единственная женщина, которая видела меня голым, при том, что я не имел такой же привилегии.
