…
– Аня… она, конечно, та еще особа оказалась, надо сказать. Она работала в модельном агентстве. Нет, это был не эскорт в общепризнанном понимании. Просто… каждая моделька, что работала в этом агентстве… и в любом другом в Белграде, понимала, что есть несколько путей личностного или карьерного роста. Если тебя продадут в Милан или Париж – но этот путь далеко не для каждой. Есть способ продвинуться через шоу-бизнес, засветиться в рэпе или турбофолке. Но певицей турбофолк может стать тоже далеко не каждая. Ну и наконец, третий путь, самый простой. Найти себе папика. Чем все эти модельки и занимались…
…
– Аню мы наняли… господи, она была дочерью известного четника той войны, казалось, что мы поступили правильно. Преемственность, символизм, и все такое. На съемках был и Богдан, он должен был речь записать. Она на него смотрела… рот открыв. А Богдан… просто оказался дураком.
…
– Потом все это превратилось в связь, в роман. Я говорил Богдану, что надо выбирать, или политика, или такие как она. Что рано или поздно это все станет известно…
…
– Богдану она через пару месяцев надоела… но не он ей. Она была умной… денег не требовала, приставала, чтобы он ей что-то рассказывал про политику… я понимал, к чему дело идет. Когда я узнал, что у Ани есть поклонник – я все делал для того чтобы способствовать этой связи, даже за спиной Богдана…
…
– Богдан начал понимать, что надо заканчивать только когда опросы стали ставить его не ниже второго места и он понял, что есть реальный шанс победить. Все-таки власть… он пытался поговорить с Аней, но она не хотела ничего слышать. Когда он предложил ей контракт в Милане – настоящий контракт в Милане – она закатила истерику. Богдан ее выгнал, но сам потом об этом жалел. Уже через неделю она снова позвонила…
Бред… и в то же время может быть и правда. Какое же г…о идет в политику, господи… какое г…о
…
– В тот день… точнее уже ночь – мне позвонил Хребанович, это агент Михалича, парня Ани и сказал, что Аня у него дома. Несет какую-то ересь. Я приехал… она была пьяная… потасканная… не знаю, что с ней было. Сказала, что ей надо попрощаться с Богданом, что она все поняла. Богдан ночевал в офисе… приказал ее везти. Лучше бы я этого не делал…
…
– Я ее привез домой, как смог привел в порядок… потом повез в офис. Там она бросилась на Богдана, кричала, что покончит с собой, что беременна от него. Трясла какими-то тестами, говорила, что забыть его не может, что он виноват во всем…
…
– Богдан ее успокоил, как смог. Она примерно до конца дня просидела в партийном офисе. Потом я отвез ее домой к отцу – Богдан сказал ее туда отправить. Когда я вернулся, Богдан сразу позвал меня и сказал, что надо решать вопрос. Что дальше так нельзя.
…
– На следующий день я позвонил, кому надо. Мне дали телефон швейцарской клиники, которая решает подобные вопросы. Я позвонил им и обо всем договорился.
…
– Это кстати легко проверить, если нужно. Звонок зафиксирован. Если нужно – я могу договориться с клиникой, они подтвердят – я дал им все данные Ани. Мы в тот же день перевели первый платеж – десять тысяч швейцарских франков за оплату операции. Конечно, лишние люди это знать не должны – ни к чему всем знать, что кандидат в президенты, депутат Скупщины обрюхатил семнадцатилетнюю. Богдан позвонил этому… агенту Лазаря Михалича и сказал, что он готов доплатить лично ему агентские, только бы Лазарь отправился играть куда-нибудь в Европу и увез с собой Аню подальше от Белграда и от Богдана. Понимаете, это все были решаемые вопросы. Ее бы почистили в клинике, после чего она бы уехала с Лазарем – и всё. Мир да любовь. Зачем нам было ее убивать, если вопрос был уже решен?
Я не нашелся что ответить.
– Все это – чудовищный. Несчастный. Случай.
Я покачал головой
– Ее убили. Это не несчастный случай.
– А как вы думаете, кто ее убил?
…
– Я вернул ее отцу. И сейчас жалею, что это сделал. Вы меня понимаете?
…
– Ее отец – псих. С посттравматическим синдромом войны в Косово. Он по слухам пинал в живот сербок, которые возвращались из плена с животом. Я этого вам не говорил… этого не было просто потому, что не могло быть. Но лично я хорошо понимаю, кто ее убил. Не знаю только что делать с этим… да и можно ли с этим что-то сделать…
Я снова не нашел, что сказать.
– Этот вопрос надо закрыть. Так получается, что закрыть его можете только вы. Василий Никич нанял вас для того, чтобы провести расследование. Вот, считайте, что вы его провели. Я готов предоставить доказательства того что я только что сказал – доказательства моего звонка в Швейцарию, платежка – перевод первого платежа в клинику. А вы… как профессионал – оцените доказательства и напишете отчет Никичу. Перед этим, понятно, показав его нам.
…
– Но не бесплатно. Сколько платит вам Никич?
…
– С учетом обстоятельств мы готовы заплатить вам двести тысяч евро. Сто хоть сейчас. Оставшиеся сто – в обмен на запись вашего разговора с отчетом Василию Никичу. Думаю, это хорошая сделка.
Ну, вот.
Что бы вы сделали на моем месте?
Я посмотрел на воду. На боевиков, на самого Зорана. И сказал.
– Четыреста. Двести – сейчас.
Зоран помолчал. Потом сказал
– Не ожидал. Вот вы оказывается какой.
– Какой?
– В любом случае… так проще. Но четыреста… вы понимаете, какие эти деньги?
– Проще меня убить, верно?
…
– Но тогда Василий будет продолжать задавать вопросы. Он может поверить мне – но не вам. А если он продолжит задавать вопросы – найдутся и ответы. Не бывает вопросов без ответов.
Зоран достал платок и вытер лицо
– Логично. Но… триста. Пополам.
…
– Поймите, у нас и так большие расходы. А Сербия – не Россия, это страна бедная.
– Триста. Но двести сразу.
Зоран принужденно улыбнулся
– Договорились.
…
Весь Белград – изрисован граффити. Это город орущих камней, практически с каждой стены доносится безмолвный крик безымянного оратора, потому что в реальной жизни безымянных художников никто не слышал, не слышит и слушать не собирается.
На моей стене был по-сербски написан великий русский вопрос.
Кто виноват?
Для меня – вполне резонный вопрос, согласитесь.
Дом был под снос, к нему вела полуразрушенная лестница. Я отсчитал шесть ступенек снизу, сунул руку под лестницу, нащупал сверток.
