– Все завтра, – пообещала я. – «Код красный», забыла? До отъезда на турбазу нужно встретиться. А пока – проведи время с мамой.
Яна что-то недовольно пробурчала и, попрощавшись, первой положила трубку.
Дома я быстро приняла душ и переоделась. Наряжать сегодня елку настроения не было. Отказавшись еще от ужина, я решила пораньше лечь спать. Конечно, несмотря на усталость, сна у меня не было ни в одном глазу. Слава богу, что мама не лезла с расспросами о том, куда я сорвалась «на ночь глядя». Я думала, что такие разговоры будут меня только грузить, но, оставшись наедине со своими мыслями, поняла, что не справляюсь.
В дверь постучали. Я выдохнула с облегчением. И все-таки мама не выдержала…
– Войдите! – великодушно разрешила я.
В комнату сначала проникла полоска желтого света. А затем раздался шепот Алины:
– Ты не спишь?
– Не-а.
Тогда сестра бесцеремонно щелкнула по выключателю, и в глаза ударил яркий свет. Я сощурилась.
– С ума сошла?
– Я тут тебе кое-что принесла, – проговорила Алина. Привыкнув к свету, я увидела в руках сестры тарелку с сэндвичем.
– На ночь? – поморщилась я. – Зачем?
– Потому что спать мы пока не собираемся, – важно проговорила сестра. – У тебя ведь уже начались каникулы?
– Вроде того.
– Отлично! Тогда будем болтать. Вижу же, что тебе надо выговориться. И вообще, когда ты в последний раз ела?
Я припомнила: утром. Во время завтрака. После истории с письмом мне кусок в горло не лез. И вообще казалось, что я больше в жизни ничего не смогу проглотить – меня сразу вывернет. Но сейчас, глядя на аппетитный сэндвич, я сглотнула слюну.
– Вот! Знала, что хочешь, – обрадовалась сестра. – Давай двигайся!
Я подвинулась на кровати, уступая место Алине.
– С каких это пор мы едим в постели? – спросила я.
Нет, меня такие глупости, конечно, никогда не смущали. Но, зная педантичность Алины, я удивилась ее поведению.
– С таких, что это не моя постель, – весело ответила сестра. – Я тебе корочки у сэндвича отрезала. Знаю, что ты их не любишь. А я люблю. Сама съем!
А это было очень мило с ее стороны. Давно мы по-сестрински ничего не делили. Почему-то эта ситуация с сэндвичем меня позабавила и немного расслабила.
Мы молча жевали, уставившись в стену. А потом Алина сбегала на кухню и принесла два стакана с шипящей колой.
– Хорошо, что мамы на кухне нет, – заговорщически проговорила сестра. – А то бы нам влетело.
Забавно, как Алина в двадцать один год постоянно опасалась, что ей может влететь от мамы. Хотя, конечно, скорее всего, она просто не хотела ее расстраивать.
Мы выпили колу и уставились друг на друга. Как давно я не рассматривала лицо сестры. Она стала совсем взрослой. А ведь в детстве Алина часто играла со мной. Особенно нам нравилось строить шалаши. А потом Алине стукнуло тринадцать, и сестра решила, что теперь слишком взрослая и серьезная для общения со мной. Сейчас мы сидели в ворохе подушек и подоткнув одеяло, и это было чем-то похоже на один из наших шалашей.
– Ты расскажешь мне, что произошло с Тимуром? – осторожно спросила Алина. – Поверь, тебе нужно выговориться. Хоть разочек.
Я молча теребила в руках край одеяла.
– Даже не знаю, с чего начать, – грустно улыбнулась я. – И сама не понимаю, в какой момент в него влюбилась.
– А ты начни с самого начала, Натуся, – посоветовала Алина, устраиваясь поудобнее и подкладывая под спину подушку. – У нас вся ночь впереди. Не молчи о том, что для тебя важно. Знай, что есть я. Я всегда тебя слышу.
Я на мгновение задумалась.
– Наверное, все началось с прогулки на набережной. Хотя… Нет. Намного раньше. Все началось в сентябре, когда в нашей школе появился новый учитель географии…
И я, больше не таясь, рассказала Алине все: и о своей безответной любви к Антону Владимировичу, и о странных отношениях с Тимуром, и о том, как незаметно для самой себя влюбилась в Макеева. Рассказала о Стасе и Маше Сабирзяновой, о подвернутой ноге и слухах, о драке, о преследовании, даже об огромной луже и пассии географа рассказала зачем-то. Алина меня внимательно слушала и не перебивала. Правда, время от времени все же охала. Например, когда я говорила, что Тимур расквасил нос Калистратову и теперь Макееву грозит отчисление из школы. Не забыла я рассказать и об украденных стихах. Почему-то эта часть истории далась мне наиболее тяжело. До сих пор было неприятно вспоминать свой позор. Как это все-таки больно – стать посмешищем и предметом обсуждений. Показать личное, что готов был хранить только в дневнике или закромах своего письменного стола.
Я боялась реакции старшей сестры на влюбленность в учителя. Думала, Алина начнет причитать, какой он взрослый и как я могла… Но сестра отнеслась с пониманием. Только вздохнула и посетовала на то, что сердцу не прикажешь. Мы влюбляемся в тех, кто взрослее, младше, умнее, глупее, богаче, беднее… И даже в таких монстров, как Эдик Кравец.
– Но он здорово шифровался, – в оправдание своей сестры сказала я. – Хорошие манеры, прическа, вечная улыбка… А как он лебезил перед мамой и папой?
– Это точно, – с грустью в голосе согласилась Алина. – Но наедине со мной он нередко был совсем другим. Нужно было раньше его бросать и не терпеть такое унижение.
– Как ты теперь? – спросила я.
– Все еще надеюсь, что однажды проснусь утром и пойму, что больше ничего к нему не чувствую. Ни любви, ни ненависти. Очень жду того момента, когда наконец пойму: все позади. Мне все равно. Ничто не вечно, к сожалению. Но у меня есть я. И есть вы.
Я осторожно обняла сестру. Алина положила голову мне на плечо, да так мы и просидели, обнявшись. В последний раз такое было в детстве, когда Алина не досмотрела за мной, а я навернулась у бабушки с велосипеда. Тогда я долго рыдала от вида разбитой коленки, а сестра меня успокаивала. Мы сидели под раскидистой ивой, в камышах громко крякали утки, а в воздухе витал пряный запах полевых трав. Сейчас никто не крякал. Было тихо-тихо. Даже телевизор в комнате родителей не работал. Хотя обычно папа до поздней ночи смотрит политические программы.
– Теперь ты беспокоишься за Тимура?
– Я даже не знаю его номера телефона, – откликнулась я. – Какая уж тут любовь?
– Перебесится. И поймет, что был не прав. Ты ведь сказала, что тебе этот Антон Владимирович больше не нравится. Так почему он может не верить?
– У них с детства соперничество.
– Глупости! Все будет хорошо.
Мы помолчали.
– И все-таки Тимур твой – хороший. Одобряю. – Алина посмотрела на меня и искренне улыбнулась. – Билеты на «Щелкунчика» мне достал.
– С кем же ты теперь пойдешь? – озадачилась я, вспомнив, что спектакль уже завтра.
