Колин в очередной, третий за последние полчаса, раз посмотрел на часы.
– Вот бы они вышли и сказали бы что-нибудь посущественнее, чем то, что ее стабилизировали и она спокойно спит.
– Они сказали, что сообщат, как только она проснется, – успокоила его Пенелопа. – Хотя уже довольно поздно. Она может проспать и до утра. Вы двое шли бы домой и отдохнули немного.
– Еще немного посидим, – сказал Колин. – На случай, если она проснется и ей потребуется поддержка.
Пенелопа улыбнулась сыну.
– Мы с твоим отцом здесь и обещаем позвонить тебе, как только она проснется. Надо было тебе ехать с Арабеллой. Вам обоим утром на работу, а тут вы ничем помочь пока не можете.
– Я тоже хотела бы подождать, – сказала я.
Пенелопа постучала указательным пальцем по подбородку.
– Вы не заметили у нее спутанности сознания перед обмороком?
Я задумалась ненадолго.
– Чуть раньше она надела старое вечернее платье и в сильном возбуждении искала фотографию Грэма, не очень хорошо понимая, что делает. Как только мы нашли фото, она успокоилась. А накануне вечером она читала стихотворение Уордсуорта по памяти. – Я задумчиво помолчала. – А еще она сказала кое-что странное. Когда я спросила, почему она так долго не возвращалась в Лондон, она сказала, что ждала, пока будет готова встретиться лицом к лицу со своим прошлым.
Пенелопа нахмурилась.
– Интересно, что она имела в виду?
– Даже не представляю. Сразу после этого она пошла спать, поэтому я ничего не спросила.
А затем я бросилась на вашего сына и совершенно забыла про Прешес. Я отвернулась, чувствуя, как по шее поднимается жар.
Отец Колина встал и принялся ходить из стороны в сторону, засунув руки в карманы. Я вспомнила, как в институте Колин делал точно так же. Говорил, что это помогает ему думать.
– Как, еще раз, было имя? Которое называла Прешес? – спросил Джеймс. – Алек?
– Алекс. Думаю, она говорила об Александре Грофе, я видела его имя в подписях на фотографиях в «Татлере». Их несколько раз фотографировали рядом с Прешес на светских мероприятиях. И на свадьбе Софии он тоже присутствовал.
Джеймс, молчаливо размышляя, медленно кивнул. Я изучала его, в очередной раз задаваясь вопросом, что же в нем так знакомо мне.
– Есть какие-нибудь мысли по его поводу?
Я покачала головой.
– У нее был достаточно большой круг общения, так что, наверное, кто-то из ее «свиты», как говорили раньше.
Пенелопа оторвала взгляд от журнала, который перелистывала.
– Не помню, чтобы Ева когда-нибудь упоминала его, так что он мог быть каким-нибудь непрошеным поклонником. По журналам со сплетнями не всегда можно понять, кто на самом деле друг.
– Это правда, – сказала я. – Хотя, если он не такой уж и важный, почему он стал последней связной мыслью Прешес перед обмороком?
– Очень хороший вопрос, – согласилась Пенелопа. – И завтра мы над ним поразмышляем, после того как хорошенько выспимся.
– Думаю, вы правы. У меня такой туман в голове, что ощущаю себя мухой, застрявшей в коровьей лепешке. – Я встала, смутно понимая, что Колин едва сдерживает смех, а его родители во все глаза смотрят на меня. – Только обещайте сразу же позвонить.
Пенелопа тоже поднялась и поцеловала меня в щеку. Затем повернулась к сыну.
– Колин, пожалуйста, позаботься, чтобы Мэдди добралась домой в целости и сохранности.
– Я в полном порядке, – произнесла я. – Если тебе нужно встречаться с друзьями или еще что, я прекрасно доберусь сама.
Я всю ночь избегала взгляда Колина, бесконечно проигрывая в голове события предыдущего вечера. Я даже чуть не позвонила тете Кэсси за советом, несколько раз тянулась к телефону, но отговаривала себя. Потому что она сказала бы мне то, что я уже знаю, – я запуталась, не желаю отпускать свое самопожертвование и твердую уверенность в том, что исход моей жизни известен и мне отведено определенное количество лет. Хотя она бы сформулировала это другими словами. Просто назвала бы меня идиоткой.
Колин уже направлялся к выходу. Не желая спора в обществе Пенелопы и Джеймса, я попрощалась и вышла вслед в прохладный весенний вечер.
– Ты не обязана разговаривать со мной, если не хочешь, – сказал он, двигаясь вперед с засунутыми в карманы руками и высматривая такси.
Я потерла ладонями обнаженные руки. Днем, когда мы торопились поскорее отвезти Прешес в больницу, и я была в блузке без рукавов, было теплее.
– Вот, держи, – сказал Колин, стянув с себя свитер и передав его мне. – Я помню, что ты всегда мерзла и у тебя никогда не было подходящей одежды. Должно быть, это американская черта.
Под свитером у него оказалась рубашка с длинным рукавом, так что я не чувствовала себя виноватой, забирая свитер.
– Скорее, южная черта, – поправила я. Я натянула свитер, чувствуя обнаженной кожей тепло его тела, улавливая его свежий мыльный аромат, впитавшийся в шерсть. Я поборола в себе желание зарыться носом в свитер и сделать глубокий вдох. Рукава были слишком длинными, и я оставила их болтаться. – Может, пешком доберемся? – спросила я. – Я вымоталась, но тут не так далеко. Мне нужно немного проветриться.
– Ну да, а то из коровьей лепешки сложновато выбраться.
Я шутливо ткнула его в ребра, а он театрально застонал от боли.
– Конечно, – произнес он, идя в ногу рядом со мной по направлению к Мэрилебон-Роуд.
Мы шли в тишине, пока я дышала полной грудью, стараясь успокоить свои мысли. Я любила пурпурное лондонское небо в ясные вечера, когда сияние города создавало на горизонте багровый ореол. Но над Риджентс-Парком, где не было искусственного освещения, я могла увидеть звезды.
– Думаешь, с ней все будет в порядке? – спросила я, наконец озвучив мысль, не дававшую мне покоя с того момента, как мы отвезли Прешес в больницу.
– Ей уже почти сто лет, Мэдисон. Не исключено, что просто пришло ее время. И поверь, мне так же тяжело произносить это, как и тебе – слышать.
Я кивнула, проглотив ком в горле.
– Она сказала мне, что уехала во Францию, чтобы убежать от своих призраков. И что долгая жизнь – это наказание ей. Не знаю, как это понимать.
Я почувствовала на себе его взгляд, но не повернула головы.
– И я не понимаю. Никогда не слышал, чтобы она это говорила.
– Не удивлюсь, если все эти воспоминания отразились на ее здоровье.
– Арабелла сказала то же самое.
Мимо проехал автомобиль, из открытого заднего окна донесся звук оркестра, но тут же стих, когда машина понеслась дальше.
– Ты согласен? – спросила я.
– Нет. На самом деле мне кажется, что бабушке стало легче. Это катарсис. Ты, кажется, стала ее новой целью, которую нужно достичь, пока она жива.
