Я нахмурилась, припоминая, что слышала эти строки раньше.
– Уордсуорт, – проговорила она. – Это строки из его стихотворения. Ева их цитировала раз за разом, чтобы отработать акцент и произношение.
– Не понимаю.
– Невидные деянья любви и доброты. Понимаешь, Мэдди, некоторые широкие жесты и героические поступки не попадают в учебники по истории. Но это не означает, что их не было.
– Но разве вы не хотите, чтобы любящие вас люди узнали об этом?
– Нет. Потому что потом они спросят: «Почему?» – Она посмотрела на висящее на моей груди ожерелье в форме сердца. – Ты сохраняла свою семью после смерти матери. Из-за чувства вины? Из-за того, что что-то сделала или не сделала, пока твоя мать была жива? Думаешь, ты могла бы изменить результат?
У меня жгло в груди от тлеющих воспоминаний о последних месяцах жизни мамы и обо всем том, что озвучила Прешес.
– Зачем вы сказали это?
– Потому что ни один героический поступок не совершается ради самого акта героизма. Это всегда расплата, всегда покаяние. Всегда исправление.
Наклонившись к ней, я услышала свое дыхание в такт с тиканьем часов.
– А что вы исправили?
Она улыбнулась мне в свете луны.
– Ты первая.
Я откинулась назад, пытаясь обуздать свои чувства. Откашлялась, подбирая нейтральную тему, чтобы уснуть после этого.
– Тетя прислала мне листья магнолии из дома. Если хотите, я могла бы украсить ими квартиру.
Она недоуменно смотрела на меня.
– Каминную полку или обеденный стол. Я не очень хорошо разбираюсь в подобных вещах, но моя мама разбиралась, так что я просто повторю то, что делала она.
– Конечно, украшай на здоровье. – Она махнула рукой, и в лунном свете ее пальцы походили на птичьи крылья. – Это место нужно немного освежить.
– Оно не менялось с сороковых?
– Немного. – Я почувствовала на себе ее взгляд, услышала ветер за открытыми окнами. – Комнаты, разрушенные во время Блица, пришлось полностью ремонтировать. София позаботилась об этом – она всегда знала толк в таких вещах. К счастью, наша одежда хранилась в комнатах, которые не пострадали, хотя София говорила, что понадобилось много времени, чтобы проветрить ее.
– Хорошо, что София и Дэвид не продали квартиру, и вы смогли жить в ней после возвращения.
Она закрыла глаза.
– Да.
– Мне очень интересно, почему вам понадобилось столько лет, чтобы вернуться в Лондон.
Не открывая глаз, она улыбнулась.
– Я ждала, когда смогу встретиться лицом к лицу с прошлым. Как и ты, Мэдди. Тяжело возвращаться домой с несчастливыми воспоминаниями.
Я выпрямилась, почувствовав укол в груди. Сделав вид, что не расслышала, я спросила:
– Вы когда-нибудь подумывали вернуться в Теннесси?
– Я бы вернулась к незнакомцам. Лондон стал моим домом. Я написала своей семье сразу после войны, чтобы они не волновались. Я известила их, что выжила, но сказала, что возвращаться в Теннесси не собираюсь.
Ее грудь поднималась и опадала, и я ждала, когда она продолжит. Когда этого не произошло, я встала, собираясь уйти.
– Не жди так долго, Мэдди. Встань лицом к лицу со своими страхами. Прохождение через огонь не так болезненно, как его ожидание.
Я остановилась и обернулась.
– Простите?
Но глаза Прешес были закрыты, грудь вздымалась и опадала, словно во сне. Я подождала немного, а затем пошла к окнам, чтобы закрыть занавески. Без лунного света мне пришлось включить фонарь на телефоне, чтобы выбраться из комнаты. Я сделала пару шагов, когда луч света выхватил из темноты небольшой белый прямоугольник на ковре. Наклонившись, я подняла его, чтобы получше рассмотреть в своей комнате.
Включив фонарик, я едва не охнула от неожиданности, но тут же поняла, что передо мной Грэм в форме Королевских ВВС. Всего на мгновение мне показалось, что это Колин. У них одинаковая застенчивая улыбка и подбородок с ямочкой. Одинаковые светлые волосы. Казалось, совпадало даже расположение веснушек на носах. Хотя, конечно же, я не много внимания уделяла веснушкам Колина.
Я наклонилась, чтобы рассмотреть получше. Генетика – забавная вещь. Колин напоминал своего прадедушку больше, чем родителей или бабушку. Я больше походила на тетю Кэсси, чем на маму, так что это не так уж и невероятно. И все же я вспомнила, как, увидев отца Колина, подумала, что он выглядит знакомо. Что-то в его лице отсылало к общему древнему предку.
Перевернув фотографию, я снова увидела женский почерк.
«Сладких снов, моя любовь».
Я зевнула. Было слишком поздно, чтобы бодрствовать и уж тем более думать. И все же что-то в этих словах острой иглой вонзилось мне в мозг – вонзилось и тут же пропало.
Внезапно я вздрогнула, услышав шум в передней части квартиры. Я выключила свет и, затаив дыхание, прислушалась. Это могла быть Лаура, но, выйдя на цыпочках в коридор, я не увидела света на кухне, и дверь спальни Колина была все так же закрыта. Я сделала шаг, поморщившись от скрипа старого деревянного пола. Снова остановилась, расслышав странный шорох. Я подумала было вызвать полицию, но ведь я сама лично закрывала двери на засов и включала сигнализацию.
Скорее заинтересованная, чем напуганная, я прокралась по коридору, стараясь ступать возле стен, где пол не скрипел так громко, – этому старому приему я научилась в доме деда. Плечо задело одну из фотографий, но она осталась висеть на гвозде.
В фойе я снова остановилась, чтобы прислушаться, укрывшись в тени. Лунный свет, льющийся сквозь витражные окна, рисовал причудливые узоры на полу и стенах. Из-под слегка приоткрытой двери в гостиную лился тусклый свет.
Внутри что-то зашуршало, после чего последовал хлопок, как будто на пол упал тяжелый предмет. Кто бы там ни был, он не старался остаться незамеченным. Чуть более уверенно я пересекла фойе и заглянула за дверь.
Колин стоял перед столом у окна, в ногах у него виднелась коробка Софии для канцелярских принадлежностей, поверхность стола была завалена старыми письмами. Его куртка валялась на кушетке, а рубашка была не заправлена. Он провел пальцами по волосам и застонал от досады.
– Что ты делаешь?
Он повернул голову, но не вздрогнул, словно ждал меня.
– Извини. Я надеялся, что не разбужу тебя. Но я до одиннадцати сидел в офисе, а потом подумал, что потрачу несколько минут, покопаюсь здесь, вдруг найду Грэма или Еву. – Он выпрямился и обернулся, чтобы посмотреть мне в глаза. – Я хотел позвать тебя, но не знаю, во сколько ты ложишься.
– Обычно в одиннадцать. Если только не занимаюсь правкой или поджимают сроки. Но обычно выключаю свет в одиннадцать.
– Я не спрашивал, но спасибо, – проговорил он.
