И даже тогда мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что я в квартире Прешес, которую она делила с Евой до войны. Из соседней спальни раздался слабый сдавленный стон. Я подбежала к двери и открыла ее, чтобы лучше слышать.
Лаура и Оскар спали рядом в другой спальне, но с их конца коридора не раздавалось ни звука. Я подошла к двери Прешес и, коротко постучав, вошла в пустую гостиную, освещенную небольшим светильником. Постучав еще раз, я вошла в спальню. Все окна были открыты: комнату заполняли тихие звуки птичьего щебетания и запах скошенной травы из парка. Несмотря на то, что здание стояло на Мэрилебон-Роуд, задняя сторона, на которую выходили окна спален, вполне могла сойти за деревню из-за отсутствия уличного шума.
В комнату лился лунный свет, падая на белое покрывало на пустой кровати. Я вздрогнула и тут же рванула вперед, ожидая найти Прешес на полу. Но вместо этого я снова услышала стон, исходящий от стула возле окна, и прищурилась, давая глазам освоиться в залитой лунным светом комнате.
Прешес сидела совершенно неподвижно, склонив голову над чем-то у себя на коленях. Неприбранные волосы рассыпались вокруг оплечий ее блеклой ночной сорочки, а лунный свет выбелил их до цвета хлопка. Она подняла на меня глаза – лунный свет превратил ее снова в двадцатидвухлетнюю девушку.
– Вы в порядке? – спросила я, подойдя сбоку и присев на колено. – Мне показалось, что я слышала, как вы кого-то зовете.
Это было не совсем верно, но я решила, что ей было легче принять такое, чем «я слышала, как вы стонете». Потому что стон можно было истолковать как слабость, а что-то в Прешес Дюбо не вязалось с этим словом.
– Я в порядке, – проговорила она, хотя влага на ее щеках говорила мне об обратном.
В окно потянуло холодом.
– Вам не холодно? Я могу закрыть их.
Я хотела подняться, но она положила ладонь мне на руку.
– Не нужно. Мне нравится свежий воздух.
– Почему вы не в кровати?
– Наверное, мне стоит спросить тебя о том же.
Она мне так сильно напомнила тетю Люсинду, что я не сдержала улыбки.
– Я хотела узнать, не нужно ли вам чего. На часах полчетвертого утра.
– Да? – В ее голосе чувствовалась усталость. Не изнеможение и не разбитость, а что-то глубокое, с самого дна души, годами терзавшее ее. – Время для меня теперь течет иначе. Я знаю, оно здесь, ждет меня. Это как смотреть на остановившиеся часы, когда все еще слышишь их тиканье. – Она немного склонила голову. Мягкий свет залил ее лицо, стирая морщины вокруг рта и глаз. – Как и ты, Мэдди. Но я стара, мне положено.
Ее слова больно кольнули меня.
– Что вы имеете в виду?
Я скорее услышала шорох ткани, чем увидела, как она пожимает плечами.
– Ты слишком молода, чтобы знать, чем закончится твоя история. Ты даже еще не поняла, что в жизни больше чем одна история. И каждая из них заканчивается отдельно. Конец одной истории совершенно не означает, что закончилась ты.
Я изобразила беззаботность, которой не ощущала.
– И мне потребуется девяносто девять лет, чтобы понять это?
– Мне потребовалось семьдесят, но я, наверное, просто не самая способная ученица. А представь всех тех, кто так никогда ничего и не понял. Мне кажется, из всех трагедий в мире эта – самая худшая.
Я сдержала не до конца созревший ответ. Ночь – слишком позднее время, чтобы спорить о смысле жизни. И кроме того, я подозревала, что она могла оказаться права.
– Время уже позднее. Вам бы поспать немного.
– Ты когда-нибудь влюблялась? – спросила она так, словно я ничего ей только что не говорила.
– Нет, – быстро проговорила я, проигнорировав мелькнувший на задворках разума образ Колина: его красивые глаза и улыбку, появлявшуюся на лице словно бы случайно. Может, в том была повинна темнота, а может, то, что моему исповеднику было почти сто лет, и ему случалось слышать вещи и похуже, но я добавила:
– Моя бабушка и мама умерли молодыми, и я, видимо, тоже умру молодой. И было бы нечестно завести отношения только ради того, чтобы разделить с кем-то свое несчастье.
В комнате стояла тишина, если не считать мирного тиканья часов где-то поблизости. Я ощущала на себе ее изучающий взгляд.
– Моя милая Мэдди. Жизнь – это перевоплощение. – Она сделала ударение на последнем слове, словно я могла неправильно истолковать или перепутать значение сказанного. – Если тебе не нравится, чем потчует тебя жизнь, тогда включи духовку и начинай готовить что-нибудь вкусное.
Я с удивлением почувствовала, что улыбаюсь.
– Это ваша мама говорила?
Она отвела взгляд в сторону.
– Да. И она была совершенно права. – Она медленно подняла с колен темный предмет. – Будь так любезна, положи это на комод, мне, наверное, стоит вздремнуть. Аккуратнее – в ней полно воспоминаний.
Я забрала у нее эту вещь, узнав прямоугольные очертания старой шелковой сумочки с вышивкой. Когда я ставила ее на комод, внутри что-то сдвинулось. Портсигар – решила я – с латинскими словами и пчелой на лицевой стороне. Портсигар, который когда-то принадлежал иллюзорной Еве.
Когда я помогла Прешес лечь в постель и укрыла ее одеялом, она сказала:
– Тебе нужно найти Еву, Мэдди. Она – единственная, кто сможет тебе помочь.
– Помочь мне?
Я не знала, заговаривалась ли она и понимала ли она вообще, что говорит. Но и в том и в другом случае я боялась услышать ответ.
– Ева была потрясающей женщиной. Она всегда знала, кто она есть. И понимала, что перевоплотиться всегда лучше, чем сдаться.
Я мягко проговорила:
– Вы знаете, Прешес, возможно, Евы уже нет в живых. Я бы с радостью записала и ее истории, пока я здесь. За рамками модельного бизнеса и моды. Я хочу услышать историю взросления двух женщин в тяжелые времена. Это был бы прекрасный способ сберечь ваши воспоминания для будущих поколений.
Уголки ее рта опустились.
– Чушь. Что толку в перевоплощении, если человек не хочет оставить свое прошлое в прошлом? Я никогда не собиралась щеголять своим, как новым нарядом.
Я внимательно посмотрела на нее, на ее упрямо выпяченный подбородок, и поняла, что думаю о том, какую часть прошлого она скрывает. По моему опыту, глубже всего покоились самые темные секреты.
– Вы из-за этого не говорите о своей работе с Сопротивлением? София была уверена, что вы – герой, но никто до сих пор не знает этой истории. Уверена, нам есть что послушать.
Тишина затягивалась, разбавляемая лишь тиканьем часов.
Когда она заговорила, мне пришлось наклониться, чтобы расслышать ее.
– «На мелкие, невидные деянья любви и доброты».
