Взгляд Евы опустился вниз, на середину кровати. Нечто, напоминающее кучу окровавленного тряпья, лежало у Прешес между ног. От тряпок к Прешес тянулась толстая сероватая веревка. Ева смотрела на нее в течение долгого жуткого мгновения, прежде чем поняла, что это такое.
С неестественным спокойствием, которое она помнила по временам, когда ей приходилось возвращать мать к жизни, временам, когда она выдавливала из себя боязнь крови, она подняла ребенка. Мальчик. Кожа, скользкая от крови, медленно синела. Она перевернула его и шлепнула по маленькой попке – она видела, как это делали повитухи, снова и снова, пока она бок о бок со своими подругами сидела у сельской больницы, а их матери в это время рожали.
– Кричи! – заорала она на неподвижный комок. – Кричи, – повторила она, не зная, что делать, если ребенок не заплачет. Она хлопнула малыша посильнее, и на этот раз из маленького тельца раздался слабый, словно писк пойманной в мышеловку мыши, звук.
– Что это? – спросила Прешес.
– Это мальчик.
Ева окинула взглядом комнату, вспомнив, что должно было произойти что-то еще. Она побежала за швейными ножницами, не забыв отрезать полоску от простыни, прежде чем перерезала пуповину. Перевязав каждый конец этой полоской, она обернула оставшуюся часть простыни вокруг ребенка и на мгновение прижала его к себе, чтобы удостовериться, что тот дышит, а затем положила его на грудь Прешес.
Стараясь убрать из голоса панику, она спросила:
– Ты можешь двигаться? Нам нельзя тут оставаться.
– Я попробую.
Голос Прешес звучал не громче хныканья малыша, лежащего у нее на груди.
– Я найду саквояж, чтобы положить туда ребенка – там ему будет тепло, – и одену тебя. Дэвид должен ждать на улице. Я спущусь вниз, а он тебя понесет, хорошо? Пожалуйста, не волнуйся, Прешес. Мы о тебе позаботимся.
Она не имела ни малейшего представления о том, ждал ли внизу Дэвид или что ей делать, если его там не окажется, но об этом она собиралась подумать позже.
Не дожидаясь ответа, Ева повернулась к платяному шкафу и раскрыла его. Она схватила пару штанов с вешалки и сложенный джемпер с полки и положила все это Прешес на прикроватный столик. Она быстро переоделась, совершенно не задумываясь, что надевает.
На дне шкафа стоял маленький саквояж, который Прешес брала с собой, когда поехала ухаживать за Грэмом. Ева вытащила его, собираясь набить его полотенцами, шарфами и всем что попадется под руку подходящего, чтобы укутать и согреть малыша.
– Не надо…
Слабый протест достиг ее ушей в момент, когда она раздвинула крышку саквояжа. Она замерла, ее тело качнулось, словно она на полной скорости врезалась в стену.
На дне валялись пять знакомых конвертов с именем Грэма, написанным ее почерком. Она подняла их. Перед глазами замелькали мушки.
– Ева… – голос Прешес сорвался. – Прости меня.
Ева перевела взгляд с писем на Прешес, а затем назад, стараясь понять. Стараясь сделать вид, что простого «прости» достаточно.
– Я не хотела причинить тебе боль. Я не хотела, чтобы все так произошло.
Ева не могла смотреть на подругу, а молча продолжала вглядываться в конверты. Все они оказались запечатанными.
– Ты не хотела…
Она посмотрела в глаза Прешес.
– Прости меня, Ева. Прошу тебя, прости.
– Простить тебя?..
Прешес что-то бормотала – Ева понимала, что должна расслышать, – но рев в ушах мешал разобрать слова.
– Прости меня. Я тоже его любила. С самого первого дня, как встретила его. Я пыталась не любить. Я честно пыталась. И когда я увидела тебя с Алексом, и как он дарил тебе все эти вещи, я поняла, что ты не можешь любить Грэма так же сильно, как я. Иначе как ты могла быть с Алексом? Но я ничего не говорила, потому что ты моя подруга, и я любила тебя. Ты мне как сестра, и я бы ни за что не захотела причинить тебе боль. Но потом, когда Грэма ранили…
Ева не могла дышать. Она хотела раздвинуть светонепроницаемые шторы, раскрыть окно и дать морозному воздуху пробудить ее от этого ночного кошмара.
В голове всплыло смутное воспоминание о том, как Прешес говорила после возвращения Грэма, что за ним должна была ухаживать Ева. И теперь Ева, наконец, поняла, почему.
Она закрыла глаза, пытаясь отгородиться от лица женщины, говорившей столь омерзительные вещи, но она слышала каждое слово, походившее на падающий нож гильотины.
– Я не собиралась ничего делать. Он хотел не меня – он всегда хотел только тебя. Но ты была так далеко, проводила время с Алексом, и я подумала… – Прешес тряхнула головой. – Это было всего один раз, потому что он так страдал и скучал по тебе.
– Один раз? – повторила Ева, словно Прешес говорила на каком-то другом языке.
– Ему было так стыдно, что он едва мог смотреть на меня. Он никогда не переставал любить тебя – это всегда была ты, а я – лишь дешевой заменой. – Прешес снова всхлипнула, и ей пришлось выдавливать из себя слова. – Он выкрикивал твое имя. Твое!
Последнее слово она прокричала, заставив ребенка вздрогнуть.
Прощать то, что не прощается. Ева добрела до угла комнаты и рухнула в кресло. Ощущение срочности все еще пульсировало в венах, но она не могла двигаться. Ей казалось, что сердце перестало биться, и все же каким-то чудом она продолжала дышать, продолжала слышать тихие звуки новорожденного. Продолжала слышать исповедь Прешес.
Она подняла глаза. Ее взгляд упал на головку малыша. Новая мысль заставила ее грудь сжаться.
– Грэм знает?
Прешес покачала головой.
– Нет. Я никому не говорила. Но мне кажется, София что-то подозревает. Мне очень жаль, Ева.
Прешес безмолвно заплакала – она была слишком истощена, чтобы рыдать в голос. Малыш перестал сосать грудь и закрыл глазки. Вернулся страх, пересилив обиду и злость. Ева вскочила и принялась бросать вещи в саквояж.
– Нам нужно сейчас же уходить, даже если Дэвид нас не ждет.
Она потянулась к ребенку, но замерла, услышав отчетливый звук ключа во входной двери. Она положила ребенка в саквояж, затем подняла с пола одеяло и набросила его на Прешес, чтобы прикрыть ее наготу, после чего повернулась в сторону фойе.
Волосы приближающейся фигуры были растрепаны, смокинг помят, но он все равно улыбался, приближаясь к ним.
– Ночной портье оказался столь любезен, что одолжил мне ключ. – Он выставил перед собой большое медное кольцо с ключами. – Я повсюду искал тебя, Ева. Я волновался.
Алекс остановился возле кровати и, наклонившись, поцеловал Прешес в щеку. Когда он увидел макушку детской головки в саквояже, на его лице мелькнуло отвращение.
– Поздравляю. Если бы я знал, пришел бы с подарком.
– Уходи, – сказала Ева. – Убирайся. Тебе здесь не рады.
