— Так, а что должна делать я? И на что я вообще подписываюсь?
Фараон бросил обжигающий своим холодом взгляд на Эфу.
— Когда боги умрут, даже их нужно будет забальзамировать. Судя по тому, что рассказывают о тебе другие жрецы, лучше не справится никто. По-моему, это отличный шанс доказать свое превосходство.
Эта фраза была грамотно брошенной удочкой с вкусняшкой на крючке, и Эфа подцепила приманку. Все равно, что бросить щепотку соды в уксус — слова Фараона вызвали столь же бурную реакцию самолюбия девушки.
— Если вы объясните, что мне надо делать…
— Архимедон с Икором расскажут, а остальное ты поймешь сама, — Фараон подошел к Эфе ближе, и она почувствовала власть, которая словно бы исходила от правителя волнами. — Так ты не говорила с ним?
— Нет, точно.
— Тогда… — Фараон взмахнул рукой, и волны холодной власти разлетелись, словно после взрыва. Девушки, непрерывно махающие пальмовыми листами, остановились. — Тогда мы построим храм, крематорий для богов, который станет для вас троих вечным домом. Мы забальзамируем тела Хотепа и Хоя особым образом, хоть они и не мертвы — Эфа наверняка знает, каким — чтобы они смогли послужить, когда это понадобиться.
Фараон сделал паузу и, неспешно дойдя до своего трона, сел. Девушки вновь замахали листьями.
— Мы построим пирамиды, чтобы они стали надгробьями Ра, Гору, Тоту, Сету, Анубису и всем другим богам. А еще… — он задумался, а потом вскинул голову. — Мы поймаем время в зеркала. Чтобы сохранить красоту и молодость.
Фараон указал рукой на Эфу.
— Думаю, это будет достойной платой, — закончил он.
Так боги платят людям за оказание услуг — не деньгами, не золотом, не драгоценностями, а чудесами или проклятьями. Тут уж каждый смотрит со своей колокольни и понимает под платой либо первое, либо второе.
Икор получил свое, Архимедон — свое, а судьба Эфы легла не плечи Фараона. И он более чем угадал с оплатой.
Архимедон еще много раз думал над всем произошедшим, задавал себе вопросы, на некоторые — отвечал, на некоторые — нет. Но единственное, что всегда оставалось неизменным, всегда занимало одну и ту же полку в голове — осознание, что только так он мог склеить и защитить хрустальный мир. Тот самый мир, который по кусочкам собран из мечтаний и желаний, из представлений об идеальном. Тот самый мир, который так легко разбивается о стальной каркас заржавевшей реальности.
Эти яркие и живые картинки постепенно исчезают, но прежде, чем снова стать словами, застревают в культурном контексте. И в этом сплетении теней всех эпох, времен и народов, вновь возникает лицо усатого немецкого дядьки-философа.
Все-таки, он был прав, выкрикивая на страницах свою знаменитую фразу. Практически прав — не учел лишь одного. Что вверху — то и внизу, и у богов все происходит точно так же, как у людей.
Поэтому он просто не договорил:
— Бог умер!
— Да здравствует бог!
Часть вторая
Кладбище старых богов
Глава 5
Психотропы для Психовского
Рахат, никогда не блиставший знаниями языков, долго вглядывался в иероглифы на стене. Из обширной информации он понял только слова «хоронить», «бог» и «смерть». И то в кривом переводе — все равно что читать новости на языке, из которого вы знаете только «привет!», «пока!», ну и парочку других слов.
Поэтому в голове Рахата, как после прочтения фейковой новости, сложилась довольно мрачная картина…
Эффекта добавляло и изображение рогатого чудовища, все глядевшее и глядевшее в одну точку. Говорят, что картины, следящие за человеком глазами — это досмерти жутко, но в сложившийся ситуации достаточно было и прямого взгляда практически стертого изображения.
Туристические шестеренки Рахата продолжали двигаться вопреки всему, и из этих трех слов родился вполне себе достойный лозунг — «место, где умер и похоронен бог». Осталось только решить, какой из. Или, может все сразу — турагент еще не решился.
И если бы он знал, как был прав…
Где-то в пыльных глубинах души Рахата терзали сомнения, что он понял иероглифы совсем не так, и там говорилось о тех, кто убивал богов…
Но думать об этом совсем не хотелось. Поэтому мысли, прошедшие естественный ментальный отбор, тут же сменились другими, более практичными.
Нужно было выбираться из этого древнего подвала-погреба.
Рахат поразмыслил, дергая усами, которые зачесались от обилия пыли и песка. Если под гробницей есть ходы, значит должны быть и ступеньки, чтобы входить или выходить.
Турагент посмотрел в брешь высоко над ним. Жалко, что он не герой приключенческого фильма, и у него совершенно случайно нет с собой веревки и еще пары-тройки полезных вещиц, которые, конечно же, любой человек всегда носит с собой.
Потом Рахат осмотрел коридоры — тот, по которому пришел и другой, уходящий в слабоосвещенную темноту. Не оставалось ничего, как идти вслепую — стратегия, которая всегда работает на ура. Рано или поздно куда-нибудь, да выйдешь.
И Рахат пошел, оглядываясь по сторонам и радуясь, что иероглифы с не самым приятным изображением чудища остаются позади.
Ему показалось, что что-то метнулось в темноте.
Турагент остановился, оглянулся, но, не увидев ничего, списал все на бурное воображение.
— Стоп-стоп-стоп, — Психовский начинал чувствовать себя как дома в окружении голубоватого мужчины, говорящей мумии и девушки со змеиным языком. Вот так компания. — Возможно, из-за того, что прошло всего ничего несколько тысяч лет, я ничего не понимаю. — Каким образом можно хоронить богов? У них же вроде как нет тел.
— Если честно, — заговорила Эфа, которую Грецион как объект желаний не очень-то интересовал, и говорить было проще, — я сама до сих пор не совсем это не понимаю. Оно просто… получается. То есть, когда берешься за дело, все выходит. Иногда проще, чем с людьми.
Психовский изучил Эфу, тоже не испытав никаких запретных чувств, из-за которых порой так страдают священники. Ему хватало и студенток, надеявшихся, что мини-юбка и Чупа-чупс спасут их на экзамене. Вот если бы они говорили по теме, при этом так вырядившись — тут бы Грецион уж точно не удержался.
— А чем вы занимаетесь? — уточнил профессор.
— Тем же, чем и все остальные, — фыркнула Эфа. — Только я…
— Вы все увидите сами, если задержитесь здесь еще ненадолго, — после какого-то словно бы ступора проговорил Архимедон. — Но Эфа права. Однажды, мы просто поняли, как это делается, вот и все.
Грецион поразмыслил, изучил взглядом молча стоявшего Икора и, поймав в сети мозга какую-то гениальную идею, щелкнул пальцами:
