Предисловие
А критики скажут, что слово «рассол», мол, не римская деталь,
что эта ошибка всю песенку смысла лишает…
Может быть, может быть, может и не римская — не жаль,
мне это совсем не мешает, а даже меня возвышает.
Булат Окуджава
Поменяйте Рим на Египет — и получится то же самое…
…тому мужчине, который стоял передо мной в очереди в Бенетоне. В принципе, за многое — хотя он об этом даже не догадывается….
P.S.: Книга представлена в авторской редакции, и автор просит искреннего прощения за самые глупые на свете опечатки и описки.
Пролог
Ваш бог ленив, гнев на любовь смирив.
Ваш бог ослеп, нищим давая хлеб.
Король и Шут
Как бы странно это не звучало, но все началось с жуков.
Скарабеи шевелили маленькими лапками нерасторопно, словно только проснувшись и осознав, что нужно опять идти на работу, преодолев при этом все девять кругов насекомого метрополитена. Жуки шуршали, издавали звуки, которые, при желании, можно было бы сложить в мелодию — некоторую современную музыку из чего только не делают. Они копошились в горячем песке, пробираясь сквозь бежевые крупинки, которые нежно чесали их хитиновый покров. И не то чтобы скарабеи чем-то интересовались — просто бегали туда-сюда, не придавая ничему вокруг, как это обычно и бывало, никакого значения.
Но это до поры, до времени.
Песок начал капризничать и меняться — сначала мир черных жучков затрясло, и миниатюрные крупинки задребезжали, словно были мукой, которую решили для воздушности просеять через сито. Потом — если смотреть не с уровня глазиков жуков, а сверху — пустынные барханы начали менять форму, переваливаясь с боку на бок в своем вечном и спокойном сне. А потом, потоки песка водопадами обвалились внутрь, закружились в бешеную воронку, пока не явили миру нечто.
Жуки, и так напуганные до безумия, теперь просто, ну, обалдели — нечто отбрасывало тень, загораживая палящее солнце, которое скарабеем вовсе не мешало, а, наоборот, всегда грело спинку и брюшко.
Насекомые застрекотали — еле-слышно — и поспешили к тому месту, где песок еще не до конца успокоился и, нервничая, вновь собирался в ровные барханы.
Насекомые, по природе своей, не смогли бы понять, что находится перед ними. Но, если, как говорят, «гены — штука страшная», то генетическая память насекомых — штука просто кошмарная.
Эта самая память дернула за определенные нейрончики в миниатюрных головках скарабеев, и жуки тут же, как один, затрещали усиками, в панике разбежавшись прочь.
Они знали.
Ну а что да людей — то, как обычно, успей появиться что-то необычное и неведанное, они обязательно потянутся туда, даже если на стенах этого нечто будет висеть огромная красная табличка с надписью «СМЕРТЕЛЬНО ОПАСНО». Такая деталь даже подольет масла в огонь.
И, конечно, нечто, отпечатанное в генетической памяти скарабеев страшным, оскалившимся, кишащим мрачными флуоресцентными тенями следом, не стало исключением.
* * *
Рука коснулась шероховатых, не просто потертых, а измученных временем камней — и смахнула очередной слой песчинок, которые миниатюрным водопадиком ссыпались вниз и разлетелись в небытие. Иероглифы, пытающиеся хоть как-то прятаться от внешнего мира, наконец-то стали видны человеку.
— Нет, это точно какое-то татуированное сооружение, — кинул человек. — Когда эти птички-синички на каждом камне — это ненормально.
Второй человек, копошившийся где-то рядышком в песке (забава без пользы и смысла) и прикрытый тенью своей панамки, остановился и поднял голову.
— Птички-синички. Птички-синички, да? Ты вот сейчас серьезно? И это я слышу от профессионального археолога, с настоящим дипломом, а не купленным в каком-нибудь там переходе. Птички-синички, — мужчина в панамке осмотрел барханы пустыни так, словно перед ним раскинулся великолепный и насыщенный на детали пейзаж — но только собранный полностью из песка. Сомнительное зрелище.
Его коллега фыркнул и продолжил орудовать рукой да кисточкой.
— И вообще, — продолжил панамчатый, — тебе не кажется странным сам факт того, что в пустыне из песка появляется… гробница? Опять же, предположительно. Здания обычно уходят под землю, а не растут из нее, как поганки.
— Ну, я-то птичник-синичник, не мне об этом рассуждать.
— Ой, да ну тебя.
Оба вернулись к работе, подгоняемые знойным маревом, пекущим и плавящим не то чтобы мозги, а само сознание. Тут и до галлюцинаций недалеко.
Стоит появится новому историческому «памятнику», пусть даже на краю света — его тут же облюбуют все археологи мира. Но вот только проблема в том, что за эту новинку готовы биться насмерть — здесь закон такой же, как в психушке. Кто первый халат надел — тот сегодня и доктор. Точно так же происходит и с «историческими штуками», тем более, когда они такие же древние, как, скажем, черствый хлеб.
Ну а если они появляются из ниоткуда — так это вообще бомба замедленного действия. Взрывается она тогда, когда об открытии узнают журналисты — дальше случается сарафанное радио, обеспечивающее такую славу, которую не ведают даже поп-звезды. Умей древние здания мыслить — они бы лихорадочно захворали звездной болезнью.
Еще один слой песка смахнули кисточкой и подчистили рукой. И опять — иероглифы.
— Ну, с фасадом мы вроде закончили, — человек протер лоб рукой и почувствовал дуновение ветерка. — Как-то она хорошо сохранилась.
— Она? — осведомился панамчатый.
— Ну, она, да. Предположительно — гробница.
— И с чего ты это взял, а?
— Ну, я не эксперт в птичках-синичках, но здесь написано… если переводить, — ветерок, непривычный для пустыни, усилился, — то получается что-то типа: «Дом для могильщиков». Ну, это примерный перевод.
— Опять сплошные шарады. Ох уж эти древние египтяне…
Песчинки начали кружиться в ненормальном и нервном танце, лейтмотивом которого стал усилившийся ветер. Крупинки завивались, как во время песчаной бури, вот только делали это более форменно — словно гонимые неведомым скульптором. Частицы собирались в образы, еле-уловимые, но различимые — если быть точным, в один образ.
— Песчаная буря? — панамчатый закрыл глаза рукой.
— С чего это вдруг? — ответил второй, отвлекаясь от иероглифов.
