— Несомненно, что-то задержало его в пути, — сказал Баррас, снимая пелерину.
Стали ждать. Примерно через час регистратор поднялся, зевнул и надел плащ.
— Оставляю тебя ответственным, Антонин, — бросил он пареньку на ходу.
Гражданин Антонин поудобнее пристроил свою деревянную ногу под большим письменным столом и важно посмотрел на нас.
— Несомненно, Бонапарт решил, что его ждут к девяти, — поерзал на неудобном стуле Тальен.
— Уже четверть десятого, — заметила я. Мой букетик цветов уже начал увядать. — Нам пора уходить.
Я была зла. И более того, унижена.
— Ждите! — приказал Баррас.
В начале одиннадцатого мы услышали шаги на лестнице.
— Прибыл, — прокомментировал Баррас.
В комнату ворвался Бонапарт в сопровождении молодого человека в мундире, прошел прямо к Антонину и встряхнул его.
— Проснитесь!
Паренек, моргая, завертел головой.
Бонапарт схватил меня за руку и, потянув на себя, заставил встать.
— Пожените нас! — скомандовал он пареньку, с усилием натягивая золотое кольцо мне на палец.
За несколько минут все было кончено.
Мы с Бонапартом ехали в Шатрен. Я молчала.
— Что-то случилось?
Если бы Баррас не настоял, я бы уехала. Не знаю, зачем я осталась.
— Так разведитесь со мной сегодня же.
— Может быть, и разведусь!
Остаток дороги до Шатрена мы сидели в полном безмолвии. Приехав, я сразу поднялась наверх и, смущенная суетой, которую подняли Агат и Гонтье, бросила на кровать цветы. Когда в комнату вошел Бонапарт, пес зарычал.
— Лакей сложил ваши вещи там. — Я кивнула в сторону гардероба.
— А собака? — спросил Бонапарт, вернувшись в ночной рубашке. На голове у него был хлопчатобумажный ночной колпак с легкомысленной кисточкой.
— Собака останется. — Фортюне занял привычное место в изножье кровати.
— Я не стану спать с собакой.
— Очень хорошо, в таком случае ложитесь на козетку.
[78] — Я задула фонарь.
Бонапарт, спотыкаясь, пошел в темноте к кровати. Фортюне зарычал. Бонапарт громко чертыхнулся по-итальянски. Я села в кровати, сердце в груди колотится. Фортюне продолжал рычать.
— Что случилось? — спросила я мужа.
— Эту собаку надо пристрелить! — Бонапарт поднял руку. При свете луны я увидела на ней что-то темное.
— Боже мой, это кровь? Он укусил вас за руку?
— За ногу.
В комнату с горящим фонарем вбежала Агат. Нога Бонапарта была в крови. Пытаясь остановить ее, он прижал к ране простыню.
Скаля клыки, Фортюне спрятался под стул.
— Таз горячей воды и бинты, — попросила я Агат. Затем схватила рычавшего Фортюне за загривок, отнесла в гардероб и закрыла дверь.
К двери подошел Гонтье в съехавшем на глаза ночном колпаке.
— Сходите за доктором! — распорядилась я.
— Он не потребуется, — отмахнулся Бонапарт.
— Не пытайтесь казаться героем, — сказала я. — Ничего этим не выиграете.
— Думаете, героизм — нечто такое, что можно надеть, как плащ? — Он повернулся к Гонтье: — Хозяин в этом доме теперь я, и вот я говорю: за доктором идти не надо. Я слишком много времени провел на поле битвы, обрабатывая свои раны, чтобы позволить какому-то невежественному юнцу нянчиться с собой, как с каким-нибудь портным.
Он взял один из бинтов, принесенных Агат, и окунул его в таз с водой, от которой шел пар.
— Не могла бы ваша девушка принести соли?
— Ее зовут Агат. Попросите сами.
Бонапарт сердито посмотрел на меня.
— Мы что, так и проведем остаток жизни бранясь?
— Видимо, да! — Я кивнула Агат. — Не принесешь ли соли? И коньяка.
Бонапарт промыл рану, затем, скрипя зубами, сшил ее края двумя стежками прочной шелковой нити и наложил бинты. Я уговорила его лечь, подложив под забинтованную ногу подушку.
— Теперь ступайте, — сказала я Агат и Гонтье, которые стояли в изножье кровати, топча цветы. — И возьмите с собой Фортюне.
— Разбудите меня в шесть, — обратился Бонапарт к Агат.
— Это всего через четыре часа! — заметила я.
— Я и так потерял уже слишком много времени.
Агат и Гонтье ушли, унося с собой фонари и все еще рычащего пса.
При свете единственной свечи я разлила по бокалам коньяк и дала один Бонапарту. Он поднял руку, отказываясь.
— Завтра мне понадобится ясная голова, — сказал он.
Я села на кровать, отпила коньяку и вздохнула. Я хотела, чтобы у моих детей был отец, хотела обрести защитника, но теперь все только усложнилось.
— Спрашиваете себя, правильно ли поступили?
— Вы так и будете читать мои мысли? — раздраженно ответила я вопросом на вопрос и сразу ощутила неловкость. — Простите, — сказала я, — но наш первый брачный вечер не назовешь романтическим.
Я почувствовала, что к глазам подступили вдруг слезы. Можно ли вернуться в прошлое и исправить ошибку?
Бонапарт потянул к себе подушку.
— Позвольте. — Я поставила бокал и поправила подушку у него за спиной.
Он положил ладонь мне на запястье:
— Я вам не сказал одну вещь.
— Пожалуйста, не надо. — Было слишком поздно для признаний, и я вырвала у него свою руку.
— Гадалка предсказала мне, что вдова будет моим ангелом, моей счастливой звездой.
В этот момент невозможно было не вспомнить и о сделанном мне предсказании: «Ты будешь королевой». Я невольно улыбнулась.
— Вы смеетесь? — удивился Бонапарт.
— Я не ангел, — сказала я и легла рядом с ним.
— Вы считаете, что женщины, которую я люблю, не существует. Вы не верите в Жозефину.
Он так пристально смотрел на меня своими серыми глазами, что мне стало не по себе, и я отвернулась.
— Но верите ли вы в меня? — спросил Бонапарт.
Я глядела на его профиль в свете свечи. Было видно, что он взволнован. Что же так задело его? Я знала, это не даст ему покоя.
— Вам холодно? — Он натянул на меня одеяло.
— Да, — сказала я и прижала его руку к своей груди.
Мне показалось, он не знает, что делать, да и сама пребывала в растерянности. Не стоит ли задуть свечу? Снять ночную рубашку? Сейчас я особенно ясно ощущала свой возраст и его молодость.
