Я, растерявшись, остановилась.
— Не узнаете меня? — Я спустила на пол пса. Он, скуля, крутился у моих ног, просился снова на руки. — А вот Фортюне сразу узнал.
— Мама? — хриплым голосом спросил Эжен.
— Не может быть, — сказала Гортензия.
— Они не верят, что это я, — обратилась я к Фэнни, тщась улыбнуться.
Эжен смело подошел ко мне и позволил себя обнять. Вслед за ним подбежала, расплакавшись, Эмили. Гортензия, стоя позади Эжена, отказывалась верить, что перед ней стоит ее мать. Она смотрела на меня, и ее большие голубые глаза не выражали никаких чувств. Глаза ее отца… Фэнни выбранила свою крестную дочь:
— Твои молитвы услышаны, а ты так себя ведешь!
— Я понимаю, — сказала я. — Я…
На меня накатил новый приступ головокружения, на этот раз сильный. Я согнулась.
Фэнни позвала Жака, который помог мне добраться до скамьи.
— Не выпьешь чашку бульона? — спросила Фэнни.
Я покачала головой. Мне было слишком нехорошо.
— Мне надо помыться, — проговорила я, набрала воздуха в легкие и села, выпрямившись. Боль прошла. Встревоженные дети стояли, сбившись в кучку возле клавесина, и смотрели на меня. — Все хорошо, — попыталась я их ободрить.
— Набери воды в медную ванну, — сказала Фэнни Жаку, — горячей.
— Дров мало, — возразил он.
— Делай, что можешь.
Ланнуа помогла мне подняться в спальню Фэнни и раздеться, при этом то и дело сокрушенно цокала языком. В глазах у нее стояли слезы.
— Я не могла мыться, — сказала я, стыдясь нечистоты своего тела и выпирающих ребер. — Воды не было.
Ланнуа помогла мне забраться в большую ванну для стирки белья, Фэнни добавила в воду душистых и целебных трав, а потом принесла мне чистое белье с кружевами.
— У меня вши, — призналась я.
Фэнни пожала плечами.
— У нас у всех вши, — ответила она и подвела меня к табурету.
Она медленно вычесывала гниды и рассказывала. Как скрывалась на чердаке в Валансьене, как вернулась в Париж в тщетной надежде вызволить из тюрьмы свою дочь Мари, о своем заключении в Порт-Ройале, о героическом спасении Мишеля де Кюбьера.
Я слушала и не слышала. Передо мной стояло зеркало в позолоченной раме. Из него на меня смотрела незнакомая женщина. Ее изможденное, лишенное цвета лицо было исчерчено морщинами. Черные зубы, ввалившиеся глаза, пугливый настороженный взгляд.
Не удивительно, что дети не узнали меня. Эта женщина не была их матерью.
Кто же она в таком случае?
Я не хотела знать.
Сейчас, когда я пишу эти строки, почти пять часов пополудни. Я сижу за письменным столом в комнате для гостей у Фэнни. Я поспала, совершила скромный туалет, оделась в одно из платьев Фэнни — оно висит на мне как на вешалке.
За окнами улица Турнон. Звонит колокольчик: едет фургон старьевщика. Этот звук вызывает воспоминания — более реальные для меня, чем эта комната, в которой я теперь живу, воспоминания о монастыре кармелиток, о заключенных — моих дорогих друзьях, которые сейчас лежат на соломенных тюфяках, прислушиваясь к шагам стражника, к звону его колокольчика, возвещающего ужин.
Странно, но душа моя стремится к ним. Находясь здесь, вне тюремных стен, я не могу найти себе места. Я от мира сего, но я не от мира сего. Подобно призраку, я восстала из мертвых.
8 августа
Сегодня чувствую в себе больше сил, уже готова к встрече с реальностью.
— Расскажите мне, — попросила я Фэнни.
— Еще не время, — возразила она.
— Меня ничто не может ранить. — И в самом деле, я чувствую себя уже мертвой, но держу это при себе, никому не говорю.
Она подошла к письменному столу и достала из ящика синий сложенный платок, в котором было что-то завернуто.
Я развернула — каштановые волосы, длинные, волнистые.
— Александр, — пояснила Фэнни.
Я подняла глаза.
— Попросила тюремщика срезать.
— Вы… вы были там? — Я почувствовала покалывание в кистях рук. — Вы видели?
Разве я хотела об этом спросить? Хотела знать?
— Мне казалось, что Александр не должен умереть в одиночестве.
Я вжала лицо в колени, стараясь сдержать слезы. Как я почитала эту женщину, ее упрямую, странную силу!
— Роза, тебе дурно?
Выпрямившись, я втянула в себя воздух.
— Простите меня, это была минута слабости.
— Ты бы сделала то же, — сказала она.
Неужели это правда?
— Он, конечно, знал, что вы рядом.
— Это еще не все. — Фэнни передала мне памфлет. Мне бросилось в глаза имя Александра.
— Что это? — спросила я. — Он написал?
В глаза бросилось мое собственное имя. Адресовано мне; я пробежала глазами текст.
«Я — жертва…
Братская любовь к вам…
Хранить память обо мне…»
Слова прыгали у меня перед глазами.
— Где вы это взяли? — Я перевернула листок, покрытый печатным текстом. В нижнем правом углу стояло: «Один су». — Вы это купили?
— Купила у Люксембургских ворот. Их продавал молодой человек в тоге. У него их была целая корзинка. — Фэнни замолчала. — По-видимому, это последнее сочинение Александра обращено к тебе.
«Прощайте, дорогой друг…
Утешьтесь ради наших детей…»
Мне было трудно дышать; я встала и подошла к окну.
— До чего это в духе Александра: устроить так, чтобы его последние слова были опубликованы, — проговорила я.
— Роза, он думал о чести семьи, о детях.
— Я понимаю, — сказала я, глядя в окно. Две женщины поддерживали пьяного, шедшего по улице. — Он влюбился в мадам Кюстин, сноху генерала Кюстина.
— Дельфинию Кюстин? В эту глупую блондинку? — Фэнни презрительно фыркнула. — Это не могло доставить тебе удовольствия.
Я опустилась на обитый материей табурет перед камином.
— Не могу вспомнить, — безучастно проговорила я.
В МОЮ ЖИЗНЬ ВТОРГАЮТСЯ ПРИЗРАКИ
10 августа 1794 года
На рассвете я в сопровождении Жака отправилась в путь. Нищие на улице Вожирар еще спали. Перед Люксембургской тюрьмой бакалейщик бил кнутом осла, пытаясь заставить старое животное двигаться. Мы обошли эту пару стороной.
До монастыря кармелиток идти было недалеко, но дорога туда соединяла два мира. Мужества в разные моменты жизни может быть больше или меньше, и я не знала, хватит ли у меня сейчас духу вновь войти в тюремные ворота. Хорошо, что Жак согласился пойти со мной. Ворота открыл незнакомый стражник. Жак постучал в тяжелую дощатую дверь конторы. Внутри послышался кашель. За дверью в свете сальной свечи мы увидели склонившегося над газетой тюремщика. На стуле, сонно понурившись, сидела беременная Люси, а в дальнем углу — Эми. Меня поразило животное выражение ее глаз.
