Моя дочь — революционерка. Теперь она отказывается беседовать за едой. Из патриотизма.
Понедельник, 2 июля
Ходили с Эми в итальянскую оперу смотреть «Непредвиденные события» с мадам Дюгазон в роли субретки. Княгиня Амалия предложила нам свою ложу.
— Там будет королева, — сказала Эми.
— Не думала, что королева теперь бывает в театре, — сказала я.
Она еще несколько месяцев назад отказалась от всех своих лож, лишив таким образом народ одного из поводов упрекать себя.
— Ее вынудили появиться в театре.
Наша ложа располагалась прямо напротив королевской. Появление ее величества публика встретила аплодисментами. С королевой были дети: дофин, красивый мальчик около семи лет в военном мундире, и дочь, молодая дама, а также сестра королевы, мадам Элизабет, и еще одна женщина, — вероятно, гувернантка детей.
Во время спектакля я рассматривала лицо королевы. Трудно было поверить, что ей лишь за тридцать, она кажется гораздо старше. Дофин, очаровательный ребенок, сидел у нее на коленях, и королева то и дело целовала его в макушку, а он все смотрел ей в лицо. Похоже, его сбивали с толку ее слезы.
В третьем акте субретка и лакей пели дуэтом. Тогда мадам Дюгазон воскликнула, глядя прямо на королеву:
— Ah! Cotte j’aime ta maitresse!
[49]
Тут трое мужчин в панталонах выскочили на сцену и стали угрожать певице. Стража поспешно увела особ королевской семьи из театра. Продолжать после этого спектакль было, конечно, невозможно.
Четверг, 19 июля
Австрийцы перерезали дороги, по которым в Париж подвозили провиант, и мы остались совершенно безо всего. Теперь мы уже не шепчем друг другу сплетни, а просто советуемся, где можно раздобыть зерно (знающие молчат). Каждый день там и сям бунтуют из-за отсутствия продовольствия.
Сантер, командующий Национальной гвардией, предложил всем избавиться от кошек и собак, поскольку то, что они едят, лучше отдать людям.
— А как же «благословенный» хлеб? — запальчиво интересуется Агат. Каждое воскресенье священники благословляют тысячи буханок хлеба, которые остаются несъеденными. — А мука, которой пудрят парики? Как с нею быть?
Моя застенчивая служанка растеряла всю застенчивость.
10 августа
Прошедшей ночью народ запрудил улицы. Утром детей из школ отправили по домам. Затем вечером, часов примерно в девять — как раз когда Фредерик, княгиня Амалия, Эми и я собирались вместе поужинать, — в церквях зазвонили колокола.
Фредерик хотел пойти посмотреть, что происходит. Мы пробовали его отговорить, но тщетно. Тогда Эми предложила ему свою саблю.
— Нет, с ней я буду выглядеть слишком аристократично, — сказал Фредерик, беря вместо сабли нож для разделки мяса.
Вернулся он почти в два часа ночи. По-прежнему звонили колокола. Фредерик слышал, что на рассвете у дворца будет демонстрация.
— Еще одна? — спросила я.
— Кто ее собирает? — спросила княгиня.
— Коммуна. — Щеки Фредерика порозовели — на улице перед домом, где квартировали солдаты, выставили бочонки с вином.
— С какими требованиями? — Я страшно боюсь Коммуны.
[50]
— Арестовать короля.
Арестовать короля?
Я села. Я не могла понять. Как это вообще возможно? Ведь король и есть закон.
На рассвете снова зазвонили колокола. Я подошла к окну и раздвинула занавеси. По улице шла группа оборванцев, двое вооружены пиками. Один — в синей блузе марсельских портовых рабочих, — увидев меня в окне, закричал:
— Смерть аристократам!
Я спряталась за занавески, чтобы он меня не видел. Издалека послышался мушкетный выстрел, потом пушка выстрелила картечью.
Где-то началась стычка.
В тот же день, позже
Власть перешла Коммуне. Сотни убитых, сотни арестованных.
— Надо выбираться отсюда, — шепнула я Эми. — По крайней мере, увезти детей.
Но как выбираться? Кому можно довериться?
— Говорят, возле аллеи Инвалидов, рядом с бульваром, стена низкая. Может быть, там ее удастся перелезть.
— Лезть через стену? — Нам придется бежать в темноте по полям? Эжен и Люси, может, и смогут, но Гортензия…
Все-таки слишком опасно. Поэтому мы остаемся. Готовимся к худшему.
НАПРАСНЫЕ ХЛОПОТЫ
Понедельник, 13 августа 1792 года
Я стояла на балконе, когда во двор въехала карета, запряженная четверкой лошадей. Лакей помог выйти из нее пожилой женщине. Я не могла рассмотреть ее лица, оно было закрыто капюшоном.
Вскоре Агат принесла мне надушенную лавандой визитную карточку графини де Монморен.
— Что ей надо? — поражалась я, развязывая утренний чепец и берясь за парик.
Увидев меня, графиня протянула ко мне дрожащие руки.
— Умоляю, помогите! Граф де Монморен арестован Коммуной!
— Ваш муж?
— Его спутали с мсье Арманом де Монмореном, министром иностранных дел!
Неуклюжий, забывчивый граф Люс де Монморен, милый старик, — как можно было принять его за дипломата?
— В какой он тюрьме? — спросила я.
— Его держат в Аббатстве.
Оно расположено совсем недалеко от нас. Накануне мы с Эженом и Гортензией во время прогулки проходили мимо него. Все окна заколочены досками.
— Никто ничего не знает! Я в отчаянии — к кому мне обратиться?
Понедельник, 20 августа, половина четвертого пополудни
Гражданин Бото — высокий старик с детским лицом и самодовольным взглядом. Выглядит сытым. Мне показалось, что мы прежде встречались.
— Я когда-то продавал полоскания от зубного камня на Ореховой улице, — сказал он, слегка шепелявя.
Разумеется, «Вода Бото».
— Я воспользовалась вашим советом много лет назад, — сказала я.
— Помогло вам мое снадобье?
— Да, — солгала я.
— Его изобрел мой дядя, — с гордостью сказал он.
Бото с сочувствием выслушал мой рассказ о том, что графа Люса де Монморена по ошибке арестовали, перепутав с однофамильцем, но сказал, что в одиночку мало что сможет сделать, и предложил мне через четыре дня сходить на прием в доме депутата Поля Барраса. Там, по его словам, будут некоторые члены трибунала.
