— Вы в военной форме! — С улицы доносился топот копыт, женский крик, далекий барабанный бой. Страх, который я испытала, проснувшись, не оставлял меня. — Семейные мужчины не должны служить, Александр. Я не понимаю.
— Республике требуются офицеры.
[48] — Александр положил руки мне на плечи, проникновенно глядя в глаза. — Роза, пожалуйста, не заставляйте меня идти на войну без вашего благословения.
Это был торжественный момент, но тут под шинелью у него что-то шевельнулось. Я вскрикнула, а Александр вытащил из-за пазухи страшного на вид мопса размером не больше морской свинки, с туловищем желтовато-коричневого цвета и черной головой.
— Его зовут Король Карл, — сказал Александр, держа в руках извивавшегося щенка, который, вырвавшись из его рук, свалился на половик и, сопя, стал обнюхивать мне ноги. — Эта собака стоила мне десять луидоров, — гордо добавил Александр.
Я позвала Агат, мою застенчивую горничную, но она побоялась прикоснуться к псу, который слишком походил на крысу.
— Это всего лишь щенок, — сказала я, взяла крошечное создание на руки и, жестом пригласив Александра следовать за собой, пошла в детскую.
— Это собака? — спросил Эжен, трогая маленький хвостик.
— Он кусается? — Гортензия протянула к щенку руку, которую тот лизнул. Дочка взвизгнула. Щенок зарычал.
— Он голодный?
— Он останется у нас? — поинтересовался Эжен.
Александр вопросительно посмотрел на меня: позволю ли я?
Я погладила мордочку малыша. Он лизнул мою руку и стал покусывать за палец. Нос у него приплюснутый, морда уродливая, но все же щенок меня очаровал.
— Давайте назовем его Фортюне!
Все согласились со мной, и в результате мы с Александром и детьми провели утро самым приятным образом. Грустно было прощаться с Александром. Я подарила ему камень: мой талисман, который хранила с детства.
— Он всегда будет при мне. — Александр помедлил у дверей. — Мне разрешено поцеловать вас, Роза?
— Скажи «да», мама! — воскликнул Эжен.
Я обняла мужа.
— Да пребудет с тобой Господь! — крикнула Гортензия, когда Александр выезжал из ворот.
— Ну, идемте, — пробормотала я, вытирая слезы Гортензии. — Дочери солдата не пристало плакать.
Как и солдатской жене.
ФРАНЦИЯ СРАЖАЕТСЯ
23 апреля 1792 года
В Париже введен комендантский час. К десяти часам вечера город погружается в темноту. Тихо, только слышен топот сапог караульных по булыжной мостовой да крик дерущихся в переулках кошек. Откуда-то доносится звон колокола — все время одного и того же, — красивый, печальный звук, такие теперь слышишь так редко. Большинство церковных колоколов переплавили на пушки.
25 апреля 1792 года, Валансьен
Дорогая Роза, меня определили в штаб генерала Бирона. Из опасений за безопасность укрепленных городов здесь сосредоточена только часть войск. Вследствие этого военные планы будут осуществляться очень малыми силами. Узнав об этом, я составил завещание. Направляю его Вам, скрепив печатью. Не вскрывайте его, пока я жив…
Ваш муж Александр Богарне
4 мая
Александр участвовал в битве с австрийцами. О его доблести пишет «Монитёр». Я с гордостью показала статью детям. На стену в столовой мы повесили карту, по которой следим за перемещениями наших войск. Кроме того, вырезаем из газет заметки и вклеиваем в альбом; он уже весьма толст, ибо «Монитёр» ежедневно публикует патриотические статьи об Александре.
17 мая
Александр присылает письма, которые по его указанию я сжигаю, прочитав. Революционные армии малочисленны, пишет он, плохо экипированы и не обучены. Повсюду царит подозрительность. Солдаты не доверяют офицерам, те — подчиненным. Один генерал был принужден отменить штыковую атаку, поскольку его солдаты проголосовали против нее; другого убили его же солдаты. Его же солдаты. Боже правый!
Вторник, 19 июня
Вечером с улицы донесся какой-то шум. Я выглянула: дорога была запружена телегами с пожитками. Что случилось? Я сбежала вниз в комнаты Эми.
— О, король огорчил всех, — вздохнула она, с замечательной невозмутимостью растягиваясь на кушетке. Она была в белом костюме для фехтования, на полу лежала сабля.
В дверях появилась ее горничная с портмоне в руках.
— Заплатите мне жалованье.
Эми посмотрела на нее с отвращением.
— Народ в панике, все до последнего. — Она неохотно встала и подошла к письменному столу.
— А что, другие слуги уже сбежали? — спросила я.
Горничная в сердцах выругалась.
— Австрийцы идут на Париж, и наш дорогой король собирается открыть этим мясникам ворота пошире. Я… я здесь не останусь!
Эми предложила горничной бумажные купюры, но та настояла на том, чтобы ей заплатили звонкой монетой.
— Еще одна, — вздохнула Эми, когда дверь за горничной захлопнулась. — Давайте достанем бренди, что ли…
21 июня
Сегодня утром меня разбудила Агат и с волнением стала рассказывать:
— Ночью такое было! — Горничная подала мне чашку горячего шоколада. — Во дворец ворвались!
— Кто?
— Народ ворвался, весь дворец заняли. — Она уже не заикалась.
— Агат, объясни, пожалуйста…
Мало-помалу мне удалось понять, что к чему. Вчерашние празднества закончились насилием. Толпа народу ворвалась во дворец, требуя, чтобы король направил войска для защиты Парижа от австрийцев.
— Королева не пострадала? — спросила я. — А дети?
Агат посмотрела на меня с подозрением. Я поняла свою ошибку: не следует при слугах обнаруживать симпатий к королевской семье, и особенно — к королеве.
28 июня
Агат твердит, что королева задумала сжечь здание Ассамблеи вместе с находящимися в нем депутатами и что в подвалах женских монастырей хранятся мушкеты и порох. Гортензия больше не хочет есть хлеб.
— Я не хочу умереть, — повторяет она: по словам Агат, священники задумали погубить всех, отравив хлеб.
— Это тебе мадемуазель Агат сказала?
Гортензия уставилась на меня в ужасе:
— Мама, Агат теперь гражданка, а не мадемуазель.
