— Непростое это дело, быть матерью, — вздохнула она и строго продолжила: — Тебя запрут в подвале, в грозовой комнате. Ты пробудешь там восемь дней. — Мама посмотрела на бабушку Санноа, потом снова на меня и глубоко вздохнула. — На сухарях и воде.
Я смотрела на нее, не понимая, о чем она говорит. Восемь дней? И восемь ночей? В подвале?
— Совсем одна? — Голос у меня задрожал. В темноте?
Мама повесила крест мне на шею.
— Он тебе понадобится, — сказала она.
Заключения в подвал я должна была ожидать в своей комнате. В последний раз поужинаю со всей семьей и попрощаюсь.
Мими и Манет огорчены больше меня. Катрин же только и думает, что о предсказанной мне судьбе.
— Ты будешь королевой, Роза. Подумать только!
Заходила моя няня Да Гертруда. Лицо заплаканное. Крепко прижала меня к груди. Потом омыла меня благовонной жидкостью, начав с ног.
— А это еще зачем? — удивилась я. У меня появилось такое чувство, будто я плыву, будто мое тело перестало быть моим.
— Это защитит тебя, — сказала она.
— Я буду тверда, — сказала я и еще подумала: «Как подобает будущей королеве».
Так это, значит, правда! Я понимала, что проклята.
За ужином я едва могла есть. Потом все по очереди обняли меня, будто отправляли за океан. Бабушка Санноа сунула мне свою Библию, Да Гертруда, обнимая, стиснула так, что у меня кости затрещали.
Спускаясь в подвал, мама высоко держала над головой фонарь. Тут давно не проветривали, было холодно и сыро. Я смотрела под ноги, опасаясь тараканов. Вслед за мамой я вошла в грозовую комнату — большую, с узкой кроватью, старым стулом с сиденьем из ивовой лозы и трехногим столом, припертым к стене в углу. На нем стояли фонарь, свеча, глиняный кувшин и фарфоровая чашка с трещиной. Вот и все, если не считать небольшого продуха под потолком, прикрытого деревянными ставнями.
Я поставила корзинку на кровать и провела рукой по лоскутному покрывалу. Его мы когда-то сшили вместе с Катрин. Мама провела по нему пальцем, проверяя, нет ли пыли, и повернулась ко мне.
— Роза… надеюсь, ты понимаешь, почему это необходимо.
— Понимаю, — солгала я, не зная, что еще ответить.
Мама заплакала; не было ни звуков, ни слез — только плечи и голова у нее вздрагивали. Мне это показалось странным. Я обняла ее за плечи и удивилась тому, что она стала совсем маленькой. Тыльной стороной ладони мама вытерла лицо.
— Да пребудет с тобой Господь, — сказала она и вышла, оставив меня одну.
В тот же день, позже
Дорогой дневник, это моя первая ночь в подвале. Я приоткрыла ставни, и комната наполнилась ночными звуками. Затем я плотно закрыла створки, опасаясь блуждающих ночных духов.
Боюсь, я тут не одна. В темноте я чувствую присутствие недоброго духа. Не могу спать и не буду: вдруг он коснется меня! Лежу с открытыми глазами, все время настороже, гляжу в темноту.
Масло в фонаре на исходе. Знаю, я должна его задуть, лишить себя последнего островка света.
— Мужайся, — говорю я себе.
— Веруй, — возражает чей-то шепот.
5 августа
Я проснулась от трубного звука — это надсмотрщик дул в морскую раковину в деревне, где живут рабы. Некоторое время я лежала, отыскивая на потолке лица, образованные трещинами. Мне показалось, будто я слышу чьи-то голоса и хихиканье. Я подставила стул к стене и раздвинула ставни. Из высокой травы на меня смотрели темные глаза Катрин.
— Давай быстро! — прошептала она сквозь решетку.
Позади нее послышался нетерпеливый шепот Манет:
— Дай мне тоже посмотреть, дай мне!
— Тихо! — прошипела Катрин.
Показалось взволнованное лицо Манет: она просунула руку сквозь решетку и сунула мне что-то мягкое и мокрое.
— Это манговый пирог. Я его стащила. Ой!
Голова Манет качнулась назад, и в продухе снова показалось лицо Катрин.
— Как ты тут вообще?
— Скучно…
— Бежим! — вскрикнула Манет.
И оставила мне лишь примятую траву.
6 августа
Ближе к вечеру у продуха снова послышался шорох. Я стала на стул и выглянула наружу. Это снова пришла Катрин. Она плакала.
— Что случилось?
— Обещай, что никому не скажешь.
— Говори!
Она открыла было рот, но вновь расплакалась.
— Сейчас. — Вынув носовой платок, она высморкалась и прижалась лицом к решетке. — Я ходила к твоей гадалке.
— К Юфеми Давид?
Катрин кивнула.
— Катрин, как ты могла?
— Потому что тебе она предсказала стать королевой.
— Это Мими отвела? — рассердилась я.
— Я одна ходила.
— Одна? — Я не могла представить, чтобы у кого-то хватило смелости на такое.
Катрин, всхлипывая, хватала ртом воздух. Я просунула палец сквозь решетку, пытаясь дотянуться до сестры.
— Ну и как? Она что-нибудь предсказала?
И тогда Катрин рассказала. Сначала колдунья велела ей уходить, не хотела предсказывать будущее, говорила, что не видит его. Но Катрин настаивала, и старуха сказала ужасную вещь: еще до следующего дня рождения сестру положат в землю.
— Мама права, она сам дьявол! — воскликнула я, но Катрин у продуха уже не было. Только трава зашуршала.
Без даты
Кто это, дьявол или добрый дух, принявший облик летучей мыши? Прошлой ночью их здесь было несколько. У меня кружится голова, и совсем не хочется есть. Почему я здесь? Не могу вспомнить.
Без даты
Вышла прогуляться. Помню лицо старухи. Помню ее глаза и следы земли на тыльной стороне ее ладони. Помню, как она доставала из корзины сухие листья и выкладывала передо мной на землю. Помню, как она пела, странный такой вой. Помню глиняную плошку с двумя сердечками, над которыми кружили мухи. А еще там была мерзкая бледная личинка-опарыш.
Неужели приснилось?
Помню, как хромая старуха стояла с воздетыми к небу руками. Помню, как она поднесла к губам фляжку с дьявольской водой, которую пила, как обычную воду. А потом запрыгала передо мной на месте, молотя воздух раскинутыми в стороны руками.
Помню ее слова: «Ты станешь королевой».
Наверное, это был сон.
Вторник, 12 августа, поздно вечером
Наконец ко мне пришла мама. Я лежала на кровати, и она встала на пороге с фонарем в руке.
