— Мария-Луиза считает это странным.
Я слышала, что она редко видит своего малыша, не посылает за ним неделями.
— Конечно, это необычно, чтобы взрослый человек получал, как вы, удовольствие от детского общества. Я бы хотела повидать вашего сына, Бонапарт.
— Вы уверены? — задумался он. — Это надо будет тщательно подготовить, чтобы Мария-Луиза не узнала.
Без даты
Барон де Кенези, первый конюший маленького короля, дал мне знать, что мадам де Монтескье вывезет ребенка в парк Богатель на прогулку в следующее воскресенье. Я должна буду ждать ее там в маленьком замке.
Воскресенье, прекрасный летний день
Я подъехала к Богателю, как и было договорено.
[165] Увидев приближавшуюся императорскую карету, прошла в небольшую комнатку в задней части замка. Вскоре показалась мадам де Монтескье с ребенком на руках. Стоя, я поклонилась крошечному королю Рима.
— Какая неожиданность встретить вас здесь, ваше величество, — произнесла мадам де Монтескье (таков был уговор). — Хочу отдохнуть здесь с малышом, — сказала она служителям, находившимся в другой комнате.
Она села рядом со мной, осторожно высвободив из кулачка ребенка ленту своей шляпы.
— Видите, какой он хорошенький? Смотрите. — Она стала качать его на коленке, отчего ребенок засмеялся. Большой лоб, массивная нижняя челюсть.
— Весь в императрицу, — заметила я, пытаясь поймать его взгляд и строя забавные гримасы. Малыш долго смотрел на меня, а потом засунул себе в рот кулачок. У него живые глаза — глаза Бонапарта.
— Но характером весь в отца, — рассмеялась няня, стараясь удержать малыша, который извивался, желая высвободиться. — Очень своевольный.
Я потянулась к корзинке, из которой достала деревянное кольцо с прикрепленными к нему и свисавшими разноцветными побрякушками. Малыш потянулся к нему, хотел взять, но промахнулся, снова потянулся и наконец обхватил кольцо пальчиками.
— Как думаете, пойдет он ко мне? — спросила я, похлопав себя по коленкам.
— Он разборчив, — улыбнулась мадам де Монтескье, — но попробовать можно. Даже к матери на руки не идет. — Она посадила малыша мне на колени.
Он сидел тихо, разглядывая игрушку. Я вдохнула запах его волос. Едва уловимо пахло лимоном.
— Он него пахнет императором, — заметила я. К глазам подступали слезы.
— Он был с папой, когда мы за ним зашли. С его папой, который по-прежнему очень скучает по вам, ваше величество, — тихо добавила она.
17 апреля, ближе к вечеру
Бонапарт наклонился вперед, упершись локтями в колени. Мы — это стало нашим обыкновением — сидели на резной каменной скамье в розарии под тюльпанным деревом.
— Я послал за Эженом, — сказал Бонапарт. — Даю ему четвертый корпус: восемьдесят тысяч человек. Он должен быть доволен.
— Выходит, все эти разговоры правда? Неужели будет война?
По молчанию Бонапарта я догадалась об ответе.
— Кто будет регентом в ваше отсутствие?
— Не знаю, кому можно доверять.
30 апреля
Все жители империи мужского пола, способные носить оружие, спешат записаться в Великую армию.
[166] Меня теперь охраняют шестнадцать инвалидов, которые огорчены тем, что не могут отправиться в поход вместе с остальными. Все здоровые лошади отосланы в войска.
Суббота, 2 мая, ближе к вечеру
Эжен со своим корпусом выступил сегодня утром в Польшу. Играют оркестры, звонят колокола. Мушкеты солдат украшены цветами. Люди высовываются из окон, выходящих на улицы, по которым проходят войска, и кричат: «Наша славная Великая армия!»
Пятница, 8 мая, надвигается гроза
— Я приехал попрощаться, — сказал Бонапарт.
— Давно вы не уезжали на войну.
— Я надеялся, что до этого не дойдет.
Да, конечно. Женитьба на Марии-Луизе, рождение наследника — все это должно было обеспечить долговременный мир.
— По крайней мере, я еду, зная: если со мной что-то случится, империя останется моему сыну.
— Вы будете скучать по нему.
Нам обоим было неловко; оба понимали, что на этот раз он отправится на войну без объятий и поцелуя «на удачу». Он долго смотрел на меня, затем его лакей открыл дверцу кареты. Я смотрела, как она выехала за ворота, даже не смея послать воздушный поцелуй.
МЫ ТЕРПИМ ПОРАЖЕНИЕ
18 ноября 1812 года, Мальмезон
Несколько месяцев не было никаких новостей, одни только слухи. Мы ждали и беспокоились. Беспокоились и молились.
Понедельник, 30 ноября
Сегодня в Мальмезон приехала молодая женщина лет двадцати в сопровождении пожилой горничной.
— Мадемуазель Орели де Бомон, — представилась она, придерживая руками в белых перчатках свою соломенную шляпу. Выяснилось, что ее отец, мсье де Бомон, — близкий друг мсье Батая. Огюста Батая?
— Мсье Батай — один из адъютантов моего сына.
Она кивнула и достала из тульи шляпы сложенные листки бумаги:
— Он часто писал моему отцу.
— С войны? — Сердце у меня забилось быстрее. Подлинные новости доходили до нас крайне редко. Официальным бюллетеням, отправляемым в Париж, как я понимала, доверять не стоило.
— Отец просил, чтобы я переписала эти письма для вас. Он думал, вы пожелаете узнать новости о вашем сыне, ваше величество.
— Да, конечно. — Я едва могла вздохнуть от волнения.
— Это один из оригиналов. — Орели показала мне клочок бумаги. Он был исписан мелким почерком вдоль и поперек. — Иногда мне приходилось разбирать их с лупой.
Она обещала вернуться, когда придет следующее письмо.
Плоцк
Мой друг, мы находимся в этом польском городе уже почти две недели, ждем приказов императора. Такое ощущение, что мы в каком-то медвежьем углу. Некоторые из нас заболели. Наконец прибыл багаж и лошади князя Эжена, так что он сможет объехать свои полки.
