«Любит» — не то слово: Бонапарт преклоняется передо мною.
— Вы не понимаете! — Как мне объяснить Терезе, каково это — быть любимой таким человеком, как Бонапарт? Быть его музой, ангелом, объектом всепоглощающей страсти? Мне что, лежать рядом с ним, пока он мечтает о Ла Грассини, ощущая исходящий от него чужой мускусный запах, слышать радость в его напевах и знать, что они вдохновлены любовью к другой? — Смириться с этим, Тереза? Никогда!
— Хотите, чтобы муж вас любил?
— Конечно.
— Тогда повторяйте за мной: «Принимаю все с любовью, прощением и великодушием».
Я послушно повторила, заставив Терезу рассмеяться:
— И без скрежета зубовного!
Без даты
Заказала еще три шляпы, два платья, семь пар туфель, пять пар шелковых чулок, две шали, ожерелье из рубинов и жемчуга.
14 июля, День взятия Бастилии, почти полночь
Я уже собиралась выехать на празднество, когда, вернувшись из Милана, прискакал Эжен.
— У тебя получилось! — обняла я сына. От него пахло лошадьми и дымом походных костров.
— Ох, мама!
— Что такое? — встревоженно переспросила я.
— Нет, ничего. Дело в тебе. Ты выглядишь… чудесно!
Эжен и его егеря сопровождали нас с Бонапартом к Национальному дому инвалидов. Когда мы въехали в ворота Марсовых полей, вокруг было море лиц, нас приветствовали оглушительным криком.
Внутри душно, яблоку негде упасть. Когда Эжен показывал народу захваченные вражеские знамена, я была тронута до слез. Затем пела мадемуазель Ла Грассини; под сводами звучал ее, должна признать, божественный голос. Но с еще большим удовольствием я отметила ее двойной подбородок и чрезмерное использование испанских румян.
9 августа, очень жарко
Вечером в салоне ко мне бочком подкрался Фуше.
— Нет, не говорите, — сказала я. Сердце у меня в груди колотилось. — Я не могу это слушать!
— Успокойтесь, мадам Бонапарт. Я просто хотел сообщить вам, что Ла Грассини недовольна вашим мужем.
— О, слава богу! Я уж решила, на жизнь Бонапарта снова покушались. — В каждой тени мне мерещился человек с кинжалом, малейший шорох подтверждал мои страхи. — Так что вы сказали насчет Ла Грассини?
— Вчера вечером в салоне министра иностранных дел она жаловалась на первого консула.
— Вы были у Талейрана? — Они же заклятые враги!
— Мне донесли мои люди. За вистом Ла Грассини поведала собравшимся, что в постели первый консул ее не удовлетворяет. — Последнее слово Фуше произнес с неподобающим удовольствием.
— Ну, меня ваша новость нисколько не утешила.
Да как она посмела!
10 октября, очень поздно, Париж
Вернувшись вечером из оперы, мы с Бонапартом застали у себя в Желтом салоне Фуше, министр полиции выглядел озабоченным. Во время спектакля, на котором мы были, возникла какая-то суматоха. Как теперь выяснилось, были задержаны вооруженные кинжалами и пистолетами заговорщики, — те намеревались убить Бонапарта.
Я подобрала шлейф и села на краешек стула.
— Убийцы?
Еще сильнее потрясло меня то, что Бонапарт уже несколько недель знал о готовящемся покушении, но не сообщил о нем Фуше, считая, что сам сможет вывести заговорщиков на чистую воду.
— Бонапарт, вы знали, что эти люди будут в опере?
Я была потрясена — и злилась. Как можно быть таким легкомысленным? Он подвергал риску не только себя, но и меня!
— Ваш муж, — подлил масла в огонь Фуше, — устроил так, что убийцам предоставили деньги, необходимые для воплощения их плана. Представляете ли вы, первый консул, насколько близки были сегодня к смерти?
Слова Фуше привели меня в трепет. Бонапарт же принял сказанное в штыки:
— Все вышло, как и планировалось, министр Фуше. — Бонапарт расхаживал по салону под хрустальной люстрой. — Я сыт по горло намерениями революционеров меня свергнуть, поэтому решил действовать на упреждение. Этот эпизод доказывает лишь то, что в городе происходит много такого, о чем вы и не подозреваете.
— При всем уважении, первый консул, позвольте возразить. Мне очень многое известно, — возмутился Фуше. — Знаю, например, что некий человек в шубе регулярно покидает дворец, садится в наемный фиакр и едет на улицу Комартен, дом семьсот шестьдесят два: в комнаты, которые снял для прославленной итальянской певицы. Вскоре этот «некто» выходит и возвращается во дворец. А через час после его ухода высокий молодой человек, скрипач, входит в жилище предприимчивой Грассини, которая…
— Убирайтесь! — Бонапарт пнул горящее в камине полено.
Я вышла проводить Фуше в прихожую:
— Как вы можете так поступать по отношению к нему?
— Преданность имеет много масок. Первый консул подвергает себя опасности.
— Вот как? Унижая его, вы просто исполняете свой долг?
Я резко повернулась на каблуках; меня всю трясло.
Бонапарт сидел на кровати, самостоятельно расшнуровывая сапоги.
— Можем притвориться, что меня при этой сцене не было, — предложила я, усаживаясь перед камином.
— Точно так же, как вы делали вид, что не знаете о моем романе, Жозефина?
Я взяла иглу для вышивания и проверила цвет нитки: ей надлежало быть светло-голубой, как летнее небо. Рука у меня дрожала.
— Да. — Я отложила иголку. — Пожалуйста, Бонапарт, встаньте и ходите по комнате, как вы обычно делаете. Мне не нравится, когда вы так неподвижны.
— Мне удивительно, что вы не сердитесь.
— Я сердилась. Но сейчас я злюсь не на вас, а на нее.
Синьорина Грассини не только соблазнила моего мужа. Хуже того, она наставила ему рога!
— Каким же глупцом я был…
Отложив пяльцы, я подошла к нему.
— Не злитесь на Фуше, — попросила я, взяв Бонапарта за руки: мягкие женственные руки, которыми он так гордился. — Он говорил из преданности вам.
— Вы знаете, как сильно я люблю вас, Жозефина?
В его серых глазах отражалось пламя камина.
Потом, уже лежа в его объятиях, я воспользовалась его благодарностью, чтобы убедить принять меры предосторожности от вероятных в будущем нападений. И добилась обещания больше не пытаться ловить убийц самостоятельно. Бонапарт согласился с неохотой.
— Вы слишком сильно меня любите, — посетовал он.
В ПОИСКАХ ЖЕНИХА ДЛЯ ДОЧЕРИ
3 сентября 1801 года
Младший брат Бонапарта Луи стал приезжать к нам вечерами. Он читает нам вслух «Ночные мысли» Юнга. Гортензия в это время делает наброски, я сижу за вышиванием, Бонапарт же, разумеется, занят работой у себя в кабинете. Луи время от времени отрывается от книги и смотрит на Гортензию, рисующую углем свой автопортрет.
