— Почему тут так темно? Где дети? Вашей дочери понравилось?
Я посмотрела в зеркало на Гортензию и улыбнулась. Бонапарт проследил за направлением моего взгляда.
— О! — протянул он, заметив мою дочь.
Гортензия встала, сложив ладони перед грудью в жесте благодарности:
— Это большая честь для меня.
Улыбаясь, Бонапарт дернул ее за ухо (на этот раз ласково).
— Сюрприз удался? Хорошо. Музыканты хотят знать, не напишете ли вы для них что-нибудь еще.
Гортензия молча кивнула; краска заливала ее бледные щеки.
— Меня ждет Каролина! — пискнула она и выскользнула за дверь.
— Она польщена, как, по-вашему? — поинтересовался озадаченный Бонапарт.
— Не то слово. — Я прижала его ладонь к своей щеке. — Очень мило с вашей стороны.
— Действительно хорошая песня, — пожал плечами Бонапарт и сел, чтобы лакей мог стащить с него сапоги для верховой езды. — Почему у вас закрыты шторы?
— Люди заглядывают. — Незадолго до того я испугалась, увидев мужчину, прижавшегося лицом к оконной решетке. — Но здесь темно, даже если шторы раскрыты.
Комнаты расположены ниже уровня земли, а окна здесь высоко. Сидя, нельзя видеть, что происходит за ними.
— Ваши новые штаны — на сундуке, вместе с поясом.
Через мгновение он снова вошел ко мне, лакей тенью следовал за ним.
— Отлично! — одобрила я, хотя штаны сидели не идеально. Не было времени подогнать по фигуре.
Вошла Мими, прекрасная в своем новом муслиновом платье:
— Третий консул Лебрен с супругой…
— Уже? — Я посмотрела на часы: еще только пять. Мы ожидали гостей к шести.
— Хорошо, — сказал Бонапарт, надевая туфли. — Мне надо обсудить с ним дефицит государственного бюджета.
— Еще секунду. — Я замерла перед большим зеркалом, чтобы Мими застегнула на мне жемчужное ожерелье.
«В этом самом зеркале рассматривала себя королева», — подумалось мне.
После скучного обеда с консулами я удалилась в спальню готовиться к встрече с мужем; отпустила Мими; оставшись одна, выкупалась и переоделась в простое фланелевое платье. Я устала от кружев и блеска. Завернувшись в одеяло, я села у камина, думая о женщине, которая тоже когда-то ждала здесь своего мужа, короля Людовика XVI. Я вспомнила день, когда его гильотинировали под барабанную дробь, а потом — день казни самой королевы. Овдовевшая, разлученная с детьми, она уже тогда казалась скорее призраком, нежели женщиной из плоти и крови. Ей было тогда тридцать восемь — всего на несколько месяцев больше, чем мне сейчас.
Королева Мария-Антуанетта… Мне так странно жить в этих покоях, писать за этим секретером. До нереальности странно!
ТЕПЕРЬ Я — АНГЕЛ МИЛОСЕРДИЯ
22 февраля 1800 года
— Этим утром уже двадцать семь, — сказала мне Мими, широко раскрывая глаза.
Двадцать семь просителей? Вчера было двенадцать, позавчера — девятнадцать. Гордые голодающие аристократы, трясущиеся попрошайки. Рыдающие женщины, немногословные мужчины, запинающиеся дети: все в отчаянии, всем нужна помощь.
— Мадам Бонапарт, — поклонилась мне девочка. Пришедшая с ней пожилая женщина была одета в старорежимное платье, стесняющее движения. Она пыталась встать, опираясь на трость.
— О, пожалуйста, не вставайте, — настояла я. Турнюр съехал на сторону, из-за чего вся она выглядела кособоко.
— М-м-мадам Б-бона… — заикаясь, начала пожилая женщина, но не смогла ни слова больше вымолвить.
— Бон-а-парт, бабушка. — Девочка бросила на меня смущенный взгляд.
— Мадемуазель де Мальзерб, не так ли?
Эта крошка приходила ко мне несколько недель назад. На вид ей было лет двенадцать-тринадцать.
— Вы помните! — порозовела она.
Конечно, я не могла забыть эту очаровательную преданность бабушке, чье имя во время революции внесли в список и обрекли умирать в Германии — одну, вдали от близких.
Я взяла старушку за руку:
— А вы, должно быть, графиня де Мальзерб.
— В Германии вас называют ангелом милосердия, — проговорила старушка уже без запинки. Она стиснула мне руку. — Хочу, чтобы вы пришли на мои похороны.
Я улыбнулась:
— Ну, это еще не скоро.
— Это будет замечательный праздник. Дочери обещали мне.
— Мы пришли поблагодарить вас, — сказала девочка. — И благослови вас Господь!
Воскресенье
— Вы не сказали Эмили? — Тетушка Дезире уже в третий раз за последние десять минут стирала пыль со своих фарфоровых фигурок.
— А вы считаете, следовало? — спросила я, глядя в окно на двор. Отчего они опаздывают? Было уже четверть четвертого. Лавалетт и его подопечный, отец Эмили и мой бывший деверь, виконт Франсуа де Богарне, должны были быть здесь еще пятнадцать минут назад, за час до приезда самой Эмили. Ожидание казалось невыносимым.
— Маркиза так потрясла новость о приезде сына, что он едва не умер. Вообрази, что могло случиться, если бы Франсуа вошел без всякого предупреждения! Эмили деликатна, она может… — Моргая, тетушка Дезире шумно втянула носом воздух. — О господи, Франсуа еще не приехал, а я уже плачу!
Я помогла ей дойти до дивана и, позвонив, приказала горничной принести воды от истерик.
— И солей! — воскликнула тетушка Дезире, обмахиваясь веером. — Я отправляла утром девушку к аптекарю, чтобы эти средства были под рукой. О! — вскрикнула она, услышав звон дверного колокольчика. — Это они!
— Сидите-сидите, — уговаривала я, заставляя ее снова опуститься на диван. — Не вставайте.
— Прическа у меня в порядке?
— Выглядите прекрасно, как никогда, — заверила я тетушку и поспешила в прихожую, где Лавалетт помогал снять куртку человеку среднего возраста. Это был Франсуа — он пополнел и в своем напудренном парике выглядел чересчур старомодно, но это был все тот же утонченный, благородный Франсуа. Я без церемоний бросилась к нему; силясь не заплакать, взяла за руки. Он был очень похож на Александра.
— Роза! — обнял меня Франсуа.
Сколько же мы не виделись? Семь лет. За эти ужасные годы гильотинировали его брата, обезглавили короля и королеву; мы пережили террор и учредили не одну, а целых три республики (всякий раз пытаясь выправить положение). Я вышла замуж вторично. Мой муж — спаситель нации, а мой дом теперь — королевский дворец.
— Вы нисколько не изменились, — сказал Франсуа, утирая глаза.
— Фуфу! — воскликнула тетушка Дезире, назвав его детским именем.
Франсуа склонился и нежно поцеловал женщину, которая была ему как мать.
