— Гражданка Бонапарт! — хором кричали они мне. Затем запели «Прощальную песню», за которую, они знали, я вознагражу их дождем монет.
Лакей директора Гойе возвестил о моем приезде. Я постояла всего мгновение, сознавая, что все головы в зале повернулись ко мне, что все на меня смотрят. Присутствовало чуть больше двадцати человек — избранные. Баррас в алом плаще, эффектно перекинутом через плечо, сидел в нише окна, разговаривая с оперной певицей, смотревшей на него невыразительным, хотя и томным взглядом. Талейран, весьма приметный в черном, стоял у камина, опираясь на трость. Он поднял на меня взгляд, состроил гримасу. Его широкий лоб поблескивал. Сидевший рядом помощник военного министра говорил с министром внутренних дел.
«Все идет по плану», — подумала я, осмотрев собравшихся. Здесь были многие из тех, от кого зависело нужное мне решение.
Жена директора Гойе приветствовала меня, протянув ко мне руки.
— Мне нравится ваша шляпа, — прошептала она. — Творение Лолы? Я сразу поняла. Обожаю эти гигантские шелковые цветы. — Общаясь с ней, я не забывала о важности самого директора в процессе достижения моих целей. Могущественный Гойе был горячим противником Бонапарта. И постепенно мне удалось его смягчить.
После необходимого обмена любезностями я подошла к группе, собравшейся у игорного стола. Игральные кости у меня в ладонях казались гладкими и послушными. Я выиграла более двухсот франков, когда услышала голос Барраса:
— Вы только посмотрите, кто пришел!
Я оглянулась в сторону двойных дверей. Там, не представленный, стоял министр полиции — мой друг и шпион, гражданин Фуше.
Он направился прямо ко мне.
— Гражданин Фуше, как я рада вас видеть! — В выражении его лица я заметила нечто тревожное.
— Могу я поговорить с вами наедине, гражданка?
Не успели мы дойти до прихожей, как он вручил мне листок бумаги. Я повертела его в руках.
— Что это? Не понимаю…
— Это прислано вашим сыном. По семафору.
[114]
— Неужели от Эжена?
Директор Гойе сидел за вистом, забыв обо всем и сосредоточившись на картах. За его столом царило напряженное молчание.
Я наклонилась и шепнула ему на ухо:
— Директор, вы должны знать, что Бонапарт вернулся. Он на юге.
Гойе отложил карты.
— Простите! Я на минутку, граждане, — сказал он своим гостям и, подав знак Баррасу, торопливо вывел меня из комнаты.
— Директор Баррас, с юридической точки зрения генерал Бонапарт покинул свою армию. — Директор Гойе скрестил руки на груди, словно приготовившись отразить удар невидимой силы. — Я спрашиваю вас по чести: как мы можем не арестовать его?
— Арестуйте Бонапарта — и весь народ, я гарантирую, восстанет против нас, — ответил Баррас.
Я встала.
— Директора Гойе и Баррас, пожалуйста, простите меня. Я должна идти…
Они оба так на меня взглянули, будто только сейчас вспомнили о моем присутствии.
— Я попытаюсь встретить Бонапарта по дороге, прежде чем он окажется в Париже!
Прежде, чем он встретится со своими братьями…
— Сейчас? — удивленно спросил директор Гойе.
— Но на дорогах небезопасно! — воскликнула его жена. — И такой ужасный холод!
— И туман, — добавил Баррас.
Исполненная радости и страха, я лихорадочно соображала, что предпринять. Действительно, туман был густым, слишком густым для поездки, особенно ночью.
— Выеду, когда рассветет.
— В этой вашей маленькой карете?
Директор Гойе потянул за шнурок звонка. Почесывая ухо, вошел его лакей.
— Скажи Филиппу, пусть готовит правительственную карету. — Предупреждая возражения, Гойе поднял руку: — Я настаиваю. К тому же она удобна тем, что ее можно превратить в спальню, — усмехнулся он, глядя на Барраса.
Мой собственный слуга встретил меня на пороге с фонарем, бросавшим призрачный отсвет на дорогу.
— Генерал Бонапарт вернулся! — прокричал ему кучер, прежде чем я успела что-то сказать.
Гонтье смотрел на меня, не понимая. Порыв холодного ветра внес в прихожую опавшие листья.
— Генерал Бонапарт вернулся из Египта? — спросил Гонтье, закрывая дверь.
Я кивнула:
— Он на юге. Эжен прислал сообщение по семафору.
Гортензия вышла к нам со свечой, под красной шерстяной шалью поверх ночного платья.
— Что происходит? — спросила она, широко зевая.
— Генерал Бонапарт вернулся! — воскликнул Гонтье.
— А с ним и Эжен! — потеряв самообладание, вскрикнула я.
Гортензия поставила свою свечу на столик.
— Прекрасная новость!
— Они высадились на юге два дня тому назад и уже на пути в Париж. Я выезжаю им навстречу.
«Захватить белье, провизию, одеяла», — составляла я мысленный список. Как бы чего не забыть!
— Я тоже еду, — сказала Гортензия, щелкая зубами: в прихожей было холодно.
Это стоило обдумать.
— Милая, ты же простужена!
— Мне уже лучше.
— Поедем без остановок, — предупредила я ее. — Даже спать я буду в карете.
— Это неважно.
Золотистые кудри обрамляли лицо ангела с голубыми глазами; как ей откажешь?
Бонапарт любил Гортензию, ее присутствие могло смягчить нашу встречу.
— Наденешь меховой чепец.
— Все что угодно!
Хм, даже так?
Было еще темно, когда огромная правительственная карета, запряженная четверкой сильных лошадей, грохоча, съехала на узкую дорожку, ведшую к дому. Собраться было делом недолгим: мы взяли обогреватель на углях, пуховые подушки, меховые покрывала, подкладные судна, необходимые снадобья (настойку опия от моих нервов и от боли в спине; нашатырный спирт и гасконскую пудру от простуды — для Гортензии). Кроме того, прихватили с собой огромную корзину провизии: хлеб, сваренные вкрутую яйца, конфеты для Гортензии, вино и бренди для нас обеих. Солнце только начинало всходить, когда мы наконец отправились в путь. Громоздкая карета дважды чиркнула по ограде сада. Я помахала привратнику, зевавшему у двери своей хибарки. В тот момент мне казалось, что надеждам суждено сбыться.
Карета, покачиваясь, понеслась на юг. Я думала, мы поспим в дороге, но об этом не могло быть и речи. Гортензия была сама не своя от радостного возбуждения. Ее любимый брат жив, цел и возвращается домой! А я? Мне предстояло встретить супруга.
