У каменного моста я остановилась. Вскоре показался Уильям — он медленно ехал на осле, читая книжку. Увидев меня, удивился.
— Поехали вместе на гору, — предложила я.
— Ты же помолвлена.
— Я уезжаю завтра!
Это, как мне показалось, его потрясло.
Я поехала вверх по склону первой. Встала недалеко от вершины — там, где тропинка выходит на открытое место.
— Здесь хорошо. — И я сползла с моего пони.
— Не лучше, чем где-то еще. — Уильям привязал осла к кокосовой пальме.
— Ты не единственный, кого…
— Что «кого»? Что ты сама чувствуешь, Роза? — с горечью отвернулся он, но тут же попросил прощения: — Я же понимаю: тут все равно ничего не поделаешь.
Я прижалась лбом к его спине.
— Как по-твоему? Возможно ли, что мы будем любить друг друга всегда?
— Не говори о любви, умоляю тебя, — сказал он, едва не плача.
Мы пробыли на холме, пока не стали роиться москиты. Он поцеловал меня в щеку. Я хотела большего, гораздо большего, но теперь у меня нет на это права.
Когда мы спускались с горы, вокруг уже лежали длинные тени. У подножия он повернулся ко мне.
— Мы так и не увидели зеленый луч.
Я и забыла.
— Как-нибудь в другой раз, — сказал он, прикрывая глаза ладонью, от солнца.
11 августа, Форт-Ройял
В крытом фургоне ехало семеро человек — я, отец, Мими, мама, Манет, бабушка Санноа и Да Гертруда. Лошадьми правил Сильвестр. С нами было два больших морских сундука, так что удивительно, что лошади вообще сдвинули фургон с места. Не раз колеса уходили в грязь по ступицу, так что нам приходилось вылезать из фургона и идти пешком.
Во двор к дяде Ташеру мы въехали после наступления сумерек. Его жена с растрепанными волосами выбежала нас приветствовать. За ней вышел и сам дядя Ташер. Лицо у него было красное.
Всех нас разместили в двух комнатах на втором этаже. Служанка дяди Ташера принесла нам хлеба из кассавы
[15] с сахарным сиропом и кастрюлю горячего шоколада, к которому отец из своей фляги добавил бренди. Мы поели и приготовились ко сну. Когда произносили молитвы на ночь, кто-то всхлипнул. Да Гертруда закрыла ладонями лицо.
Я проснулась до рассвета и некоторое время лежала в полусне. Интересно, каким окажется мсье де Богарне? Я представляла его красивым и галантным, но немного застенчивым, так что придется пококетничать, чтобы он чувствовал себя непринужденно. Я попробовала закатить глаза. Говорят, глаза — самое красивое, что у меня есть. Поцеловала несколько раз тыльную сторону ладони, но от этого рука стала мокрой, а я вспомнила Уильяма. Я надеялась, что мсье де Богарне окажется очень похожим на него, только титулованным и богатым, и очень сильно меня полюбит. Что же до меня, то я не сомневалась, что полюблю его, ибо Да Гертруда уверяет, что я могла бы полюбить и блоху.
Бабушка зашевелилась, растолкала маму, чтобы та помогла ей встать, и день начался. Я подошла к окну и отодвинула тяжелые парчовые занавеси. Среди рыбацких лодок стоял наш корабль с единственным поднятым парусом. Мне хотелось поскорее подняться на палубу — что, если подует ветер и мы останемся здесь?!
На этот раз маме не пришлось меня подгонять. Да Гертруда затянула меня в лучшее желтое платье, с фишу,
[16] который я сама вышила.
Из другой комнаты пришла Мими, все еще в нижних юбках.
— Мне дурной сон приснился, — пожаловалась она, протирая заспанные глаза.
Да Гертруда заткнула уши руками.
— Ничего не говори!
— Цыц! — сказала мама и перекрестилась.
Наконец мы готовы; все надели праздничные платья, в которых обычно ходим в церковь. Поели, выпили кофе с молоком. Утренние молитвы читали так долго, что у меня колени заболели.
Дядя Ташер заказал лошадей для открытого фургона и кареты. Его возница (в новой ливрее — очень красивый) и Сильвестр погрузили сундуки в фургон, в который были впряжены два сонных мула. Мими, стиснувшая в руках корзиночку из ивовых прутьев, и хлюпающая носом Да Гертруда сели позади Сильвестра, занявшего место возницы. Кучер дяди Ташера — на вид не совсем трезвый, несмотря на ранний час, — помог нам сесть в новую карету.
— Вот тебе на, — сказала мама, ощупывая голубую шелковую обивку. — Ты уверен, что на это можно садиться, Роберт?
Бабушка постучала по стеклу, чтобы убедиться: оно настоящее, — и опустила шторку, желая посмотреть, работает ли механизм.
— Жаль только, цвет не в тон, — посетовала она.
— Да-да-да, садитесь же. — Жена дяди Ташера оправила гофрированную юбку из коричневой тафты (ее прислали из Милана). — Теперь я уже никуда не хожу пешком. — Она посмотрелась в стекло, как в зеркало, чтобы убедиться, что ее ужасные рыжие волосы убраны под кружевной чепец.
— В этой карете чувствую себя как королева, — сказала я и тут же шлепнула себя по губам, ибо, сама того не желая, заговорила о предсказании гадалки.
Кучер щелкнул кнутом, лошади дернули, нас стало бросать из стороны в сторону.
Когда подъезжали к пристани, отец взял меня за руку.
— Нервничаешь?
— Боже мой! — сказала мама. — Этот корабль совсем не так велик, Жозеф.
— Пересядем на другой, побольше, в Сан-Доминго. — Отец, как молодой, спрыгнул на пристань и опустил металлическую ступеньку кареты.
— Корабль и эскорт. — Дядя Ташер важно поправил шляпу, ибо теперь он был начальником порта. Подав маме руку, он помог ей выйти из кареты. — Нападение англичан вам будет нипочем.
Сильвестр остановил открытый фургон с Да Гертрудой и Мими позади нас. Наши сундуки погрузили в гребную лодку, и вдруг все стали прощаться.
— Пришли мне куклу! — потребовала Манет, крепко обнимая меня за талию.
Я поцеловала ее милое, заплаканное лицо.
— Будешь писать?
Мама взяла меня за руки.
— Не забывай чистить под ногтями.
— Мама!
Она положила руку мне на плечо.
— Будешь умницей?
Я, боясь заплакать, обняла ее.
Мими и отец уже сидели в маленькой пассажирской шлюпке. Отец крикнул, чтобы я поторопилась.
Тут Да Гертруда заключила меня в свои объятия:
— Дитя мое!
Я тоже заплакала, расцеловала ее и высвободилась. Бородатый моряк помог мне сесть в шлюпку, а отец подал мне свой платок. Мими казалась испуганной. Мы отчалили. Все махали платками и посылали воздушные поцелуи.
