Люблю Вас по-прежнему.
Письмо сожгите.
Ваш солдат Лазар
4 августа
В Париже что-то произошло, но что именно? Сегодня во время встречи Бонапарта с австрийской делегацией я почитала газеты у него в кабинете.
Насколько я понимаю, Лазара назначили военным министром, но затем разразился скандал оттого, что он слишком молод, и он подал в отставку. Вскоре его войска обнаружили под Парижем, в запретной зоне. Конституция запрещает войскам приближаться менее чем на двенадцать лиг к зданию, в котором заседает Законодательный совет. Тогда Лазара публично обвинили в измене республике.
Не могу понять… Другого такого патриота, такого честного человека, как Лазар, еще поискать. Тошно думать о том, что Гоша называют столь отвратительным ему словом: изменник.
10 сентября
Пришла почта из Парижа. Опять неладно.
9 сентября, Фонтенбло
Дорогая Роза, наше правительство само себя арестовало — как раз когда я готовилась переехать в Сен-Жермен. Пришлось сказать возчикам, чтобы снова приехали на следующей неделе. Увы, за все придется платить мне. Впрочем, на дорогах сейчас очень неспокойно. Повсюду солдаты, по булыжным мостовым гремят колеса повозок, к которым прицеплены пушки. Почти двести избранных нами — да, избранных! — представителей власти увезли в железных клетках, как диких зверей. Даже этого милого генерала Пишегрю, президента Совета Пятисот. Даже двух директоров! И только потому, что они не хотели признавать десятидневную неделю. Король был более справедлив.
Твоя крестная мать тетушка Дезире
Без даты
— Отлично! Роялистам дали под зад, — сказал Бонапарт, отбрасывая «Монитёр». — Теперь с австрийцами легче будет договориться.
20 сентября
Бонапарт меня удивил. Во второй половине дня он зашел ко мне в комнату и сел напротив.
— Вы говорили, что хотели бы повидать Венецию… — начал он. Я подняла глаза от вышивания.
— Мы едем в Венецию?
Было странно, что он даже думает об этом. Со времени восстания, когда в Венеции массово убивали на больничных койках раненых солдат французской армии, Бонапарт люто возненавидел венецианцев. «Изнеженный, вероломный народ, — говорил он, — город мошенников».
Бонапарт барабанил пальцами по подлокотнику кресла.
— Нет. Поедете только вы, — ответил он.
Оказывается, венецианское правительство, озабоченное судьбой города, пригласило его в Венецию, чтобы доказать свою преданность Французской республике.
Бонапарт презрительно усмехнулся:
— Лжецы вонючие! Разумеется, я не поеду, но прямой отказ осложнил бы положение. Поэтому вместо меня поедете вы.
— Но, Бонапарт… — Я примолкла, обдумывая услышанное. — Это дипломатическая задача, куда мне…
— Я велю секретарю сделать все необходимые распоряжения, — перебил меня муж, вставая. — Вам нужен наряд, что-нибудь впечатляющее. — Он помолчал, раздумывая. — Триста франков? Четырехсот будет достаточно. Не волнуйтесь, платит Итальянская армия.
— Что случилось? — воскликнула Лизетт, обнаружив меня в гардеробной. Повсюду в беспорядке были разбросаны платья и шали. Все это напоминало поле сражения.
— Я только что узнала, что поеду в Венецию…
— Так это прекрасно!
— С дипломатической миссией! — простонала я. Лизетт смотрела на меня, не понимая. — Беда в том, что я должна одеться соответствующим образом, чтобы не стать там жертвой пересудов.
— Так вам пошьют наряды?
Я вздохнула. Пятьсот франков за каждый наряд, триста за пелерину, сто пятьдесят за обручи для кринолина, шестьсот…
А Бонапарт требует, чтобы я выглядела элегантной в наряде за четыреста франков. Да если бы одного только платья было достаточно! Три дня и три ночи — и все в одном и том же?
«Моя мать носит одно платье по три недели», — заметил Бонапарт. Я благоразумно молчала.
Венеция!
Оказаться в Венеции — все равно что в волшебном сне. Тут все так устроено, что чувствуешь себя не на земле даже, а в каком-то сказочном королевстве.
Встречали меня с помпой. На Большом канале провели «парад» — на лодках! Жители махали из окон флагами, осыпали меня цветами. Я потрясена. И немного больна, признаться, от обилия жирной пищи.
24 сентября
Вернулась в Пассариано, в страну реальности. По моему предложению, сопровождал меня сам президент Венецианской республики, который надеялся добиться от моего мужа каких-то уступок. Сейчас жалею об этом: Бонапарт встретил его с прохладцей.
За ужином я предложила тост за Венецию, тепло говорила о венецианцах, о революционном рвении, которое заметила в местных гражданах. Но не заметила в ответ тепла от Бонапарта.
— Убийца! — бросил он утром вслед уезжавшей карете венецианского президента.
Мне грустно, я чувствую, что потерпела поражение. Нет, я не дипломат. Как же легко завоевать мое сердце!
29 сентября
Была занята официальными обязанностями. После «дипломатической» миссии в Венецию пришлось написать императору Австрии — просить об освобождении французских пленных. Самой трудно поверить, что теперь я занимаюсь подобными делами. Если бы я могла что-то сделать, чтобы подтолкнуть ход переговоров! Они идут крайне медленно — отчасти, как я подозреваю, из-за дурного настроения Бонапарта. С таким человеком нелегко жить рядом, и становится еще труднее, если дела идут не так, как он того хочет.
«Я так желаю!» — любимое его выражение.
30 сентября
Прибыл покрытый пылью секретарь Барраса.
— Слишком уж я стар для путешествий, — сетовал Бото, сметая с себя пыль плюмажем шляпы. — Ни за что бы не подумал, что на дорогах так неспокойно.
— На вас напали бандиты?
— Они разбежались, завидев моего лакея, — ответил он с самодовольной улыбкой.
— Бонапарт сегодня в Удине, в штабе австрийской делегации, — сказала я. Встречи проходят то в Удине (и Бонапарт едет туда), то в Пассариано (тогда сюда приезжают австрийцы). — Он ждал вашего визита.
Это ложь. Бонапарт убежден, что секретарь Барраса прислан шпионить.
По широкой каменной лестнице сбежала Лизетт — так быстро, что юбки позади вздулись парусом.
— Приехали из Парижа? Есть новости? Почта? — Раскрасневшаяся, она резко остановилась перед нами.
В ней столько энергии! Я даже заулыбалась.
— Сначала надо предложить гостю закуски, Лизетт, а уж потом станем допрашивать.
