Потом я услышала мужской стон.
— Это, должно быть, кто-то из солдат…
Я поползла вверх по насыпи.
— Мадам, не надо! Будьте осторожны, — шептала Лизетт. — Вернитесь!
Сидя в высокой траве, я огляделась. Жюно пригнулся возле упавшей лошади, большой гнедой. Она билась, из раны на шее текла кровь. Другие лошади становились на дыбы и брыкались, пытаясь высвободиться из спутанной сбруи. Форейтор старался сдержать их, пока драгун обрезал постромки. И тогда я увидела молодого драгуна…
Я пригнулась, прерывисто дыша. Моя рука была вся в грязи. Я медленно, как во сне, вытерла ее о траву и, дрожа, соскользнула вниз по насыпи.
Жюно что-то кричал, щелкнул кнут. Загрохотала карета, послышался топот лошадей. На нас посыпались камни. Потом по насыпи скатился Жюно и чертыхнулся, упав в грязь. Он подполз к нам, лицо было страшным — все в грязи и в крови. Лизетт протянула ему носовой платок, достав его из-за корсажа.
— Вы целы? — спросил он, прижимая платок к губам.
— Полковник Жюно, мы слышали стук движущейся кареты.
— Я хлестнул лошадей. — Он затрещал костяшками пальцев. — Австрийцы решат, что вы в ней, и прекратят огонь. Нужно уйти в лес, пока нас не заметили.
Жюно пополз по канаве.
— Двигайтесь за мной, не поднимая голов, — прошептал он.
Мы проползли немного и, оказавшись среди деревьев, выбрались наконец из грязи. Несмотря на жару, зубы Лизетт стучали.
— Вы знаете, где мы находимся? — спросила я Жюно и обняла Лизетт, чтобы утешить ее и успокоиться самой.
— Рядом с Дезенцано, — сказал Жюно, прихлопнув комара.
Я помнила Дезенцано — деревню с узкими улочками, выходившими на озеро. Мы с Бонапартом проезжали ее две ночи назад, по пути в Верону.
Послышался стук лошадиных копыт. Взведя затвор мушкета, Жюно подошел к опушке.
— Возница телеги, — объяснил он, вернувшись к нам, — остановился посмотреть на мертвую лошадь.
Показался скрипучий фургон, запряженный толстой рыжей лошадью. В задней его части стояли клетки с курами. У возницы голова была повязана черным шарфом, как у крестьянки. Увидев нас, он остановился и сказал что-то по-итальянски.
— Понимаете, что он говорит? — спросила я Жюно.
— Просто садитесь, — ответил он, наводя мушкет на крестьянина.
Мы забрались в фургон и кое-как уселись на клетки с курами.
— Трогай, — сказал Жюно вознице и сел рядом с ним.
Жюно выхватил у крестьянина кнут, щелкнул им и стегнул по крестцу лошади. Кобыла понеслась вперед, куры закудахтали.
Мы почуяли запах Дезенцано, еще даже не завидев его. Кобыла встала, испуганно дергая своей большой головой и отказываясь идти вперед.
— Этот запах… — в ужасе проговорила я, прикладывая к носу платок. Из глаз текли слезы.
— Прошлой ночью было сражение, — объяснил Жюно и снова щелкнул кнутом. Но кобыла не двигалась. Возница прокричал ей что-то, и только тогда она наконец пошла, размахивая заплетенным хвостом.
— Он сказал ступидо? Обозвал лошадь дурой?
— Нет, кажется, стуфато. — Я чувствовала, что вот-вот упаду в обморок.
— Мясная похлебка?
Жюно обернулся ко мне:
— Закройте глаза.
Когда мы проезжали по городу, я не раскрывала глаз, но не могла не чувствовать запахов пороха, обгорелого мяса и еще чего-то отвратительно сладковатого. Время от времени фургон переезжал через мертвое тело. Иногда слышалось что-то похожее на детское хныканье.
— Кто-то зовет. Разве мы не можем остановиться?
И тут я совершила ошибку — открыла глаза. Повсюду лежали вздувшиеся тела. Булыжник дороги был покрыт запекшейся кровью. Две крестьянки стаскивали шинель с мертвого солдата — паренька с серой кожей и невидящими глазами. Эти женщины посмотрели на нас, и одна из них усмехнулась. Во рту у нее, как у младенца, не было ни единого зуба. Я прижала к себе Лизетт, дрожащими пальцами впилась в ее влажные волосы.
Подъезжая к Кастельнуово, увидели стреноженных кавалерийских лошадей, груженые военные фургоны, расставленные палатки и множество солдат. Дым от многочисленных костров придавал пейзажу нереальный вид. При виде флага Французской республики, висевшего на крестьянской хижине с соломенной крышей, временном штабе Итальянской армии, на глаза навернулись слезы.
— Что вас так задержало? — спросил Бонапарт, появившись в дверях. — Ваш эскорт вернулся более часа назад.
— Произошла заминка, — покраснев, сказал Жюно и отдал честь. Он взглянул на Лизетт. Та смотрела на кукурузные поля невидящими глазами.
Бонапарт помог мне слезть с фургона. Я едва не плакала.
— Мне надо сесть, — проговорила я и все же расплакалась.
— Дайте эфир! — скомандовал Бонапарт ординарцу и схватил меня за плечо.
— Боритесь со слезами, не поддавайтесь им. — Но я боролась уже слишком долго и не могла больше. — Австрийцы дорого за это заплатят, — тихо произнес Бонапарт.
Я выпила воды с эфиром, принесенной ординарцем, и закашлялась. Вкус был омерзительный, до сих пор его помню.
— Дайте и Лизетт. — Та сидела в фургоне и смотрела на нас невидящим взглядом. Да что там… Даже куры в клетках притихли.
— Возница хочет получить плату, — сказал Жюно, обращаясь к Бонапарту, и защелкал костяшками пальцев. — По крайней мере, я так думаю. Может быть, вам поговорить с ним?
— Дайте ему все, что он требует, — ответил Бонапарт, осторожно сжимая мою руку.
— Наши сундуки здесь? Можно переодеться? — очнувшись, спросила Лизетт.
Жюно протянул руку, чтобы помочь ей выбраться из фургона.
— Осторожно, она может упасть, — предупредила я дрожащим голосом.
— Надо поесть, это придаст вам сил. — Бонапарт повел меня в крытый соломой дом.
Внутри было темно и жарко. Не хватало воздуха, пахло козами. Земляной пол. На столе перед пустым камином лежали рапорты, освещенные жестяным фонарем. На дощатой стене висела огромная карта. Бонапарт подвел меня к соломенному тюфяку и сказал что-то по-итальянски чумазому крестьянскому парню.
— И салями? — спросил Бонапарт, оглянувшись на меня. Я отрицательно покачала головой. Вряд ли я смогла бы есть.
— Карета будет готова через полчаса, генерал, — доложил, заглядывая в дверь, Жюно.
— Сбрую починили?
Жюно кивнул и вновь пощелкал костяшками пальцев.
— Мы уедем от вас, Бонапарт? — Меня охватила дрожь.
Не доезжая Тосканы, встретили курьера на взмыленной вороной лошади.
— Поворачивайте обратно! — прокричал он. — Впереди австрийцы. Они взяли Брешию.
