* * *
День четвертый, Тель-Авив
Встреча с Ноа вдохновила Дженис. Мысль о том, чтобы снова разоблачить тайны банка JSBC, оказалась необычайно возбуждающей. В редакции соединение недостаточно безопасно; можно было бы воспользоваться вай-фаем дома престарелых, но к нему она уже подключалась накануне и опасалась, что, если будет подолгу здесь торчать, то рано или поздно привлечет чье-нибудь внимание. Она заскочила в автобус и воспользовалась возможностью как следует обдумать способ действий. Лучше всего будет подключиться через другие серверы, хорошо защищенные и расположенные далеко от Тель-Авива. И она знала, к кому для этого нужно обратиться.
Автобус уже подъезжал к ее остановке. Дженис принялась рыться в сумочке, пытаясь, как обычно, найти ключи; и, как это часто с ней случалось, не нашла. Тогда она обшарила карманы куртки и, выудив бумажный носовой платок, уже собиралась его выбросить, как вдруг почувствовала укол сомнения и развернула его.
Кто бы мог подумать, что обычный клочок бумаги окажется такой ценностью! Ноа ухитрилась передать ей реквизиты перевода так, что она этого не заметила. Подумав о том, как рисковала ее подруга, чтобы вынести эти сведения с военной базы, Дженис ощутила что-то похожее на вину.
Выйдя из автобуса, она бросилась к дому и забарабанила в дверь, чтобы Давид услышал ее из мастерской и открыл.
– Ты совершенно невыносима, – обругал он подругу, впуская ее в дом.
– Когда закончишь с любезностями, можешь оказать мне огромную услугу?
– По-моему, я только что ее оказал, оторвавшись от работы.
– Давид, – взмолилась Дженис, положив сумку, – это правда очень важно.
Он поднял бровь и смерил девушку взглядом.
– Ладно, пойдем в мастерскую, объяснишь, что тебе нужно, пока я пишу, и будем считать, что ты меня не отвлекала.
В святая святых обычно не допускался никто, но художник, принявший невинный вид, рассчитывал поразить подругу вершиной своего творчества – портретом в полный рост, на который как раз наносил последние мазки.
Он встал перед мольбертом, взял тонкую кисть и добавил на холст красную точку, с нетерпением ожидая реакции. Но Дженис смотрела не на него и мыслями витала далеко отсюда.
– Слушаю тебя, – ровным голосом произнес Давид.
– Ты по-прежнему в хороших отношениях с тем типом, живущим над магазинчиком на углу?
– Не знаю, о каком таком типе ты говоришь! – раздраженно ответил он.
– Ну как же, красавчик, лет тридцать, старая «веспа», соломенная шляпа, носит гавайские рубашки и…
– Кто тебе о нем рассказал? – оборвал ее Давид.
– Ты, кто ж еще?
– Не стоило мне этого делать, все в прошлом. И вообще мои отношения тебя не касаются.
– Только не тогда, когда они ввергают тебя в такое уныние. На самом деле меня интересуют сим-карты, которые он продает из-под полы, ты похвалялся, что встречаешься с нарушителем закона.
– Может быть… но это было мимолетное увлечение, на один вечер, ну ладно, на несколько.
– На несколько недель, – поправила Дженис. – А в себя ты приходил несколько месяцев.
– Ну тогда ты знаешь ответ на свой вопрос. Нет!
Дженис ничего не сказала, прекрасно зная, что ничто так не выведет Давида из себя, как ее молчание. Она была уверена, что в этой игре победа за ней, терпением он не отличался.
– Ну?.. – Художник со вздохом отложил кисть.
– Можешь ему позвонить? Я хотела бы купить у него симку, за его цену. Ну то есть, если у тебя получится сделать так, чтобы он меня не разорил, буду благодарна вдвойне.
– Да плевать я хотел на твои чертовы симки, я тебе о своей картине говорю!
Дженис закатила глаза и подошла к картине. На холсте метр пятьдесят на метр маслом изображена женщина на шезлонге. Теплые тона дышат радостью, чего нельзя сказать о выражении ее лица. Ярко-красные губы придают героине невероятную чувственность. На заднем плане терраса и далекий пейзаж с морем на горизонте, синева которого насыщенностью превосходит небо, занимающее половину полотна.
– Великолепно! – воскликнула она.
– Не преувеличивай, ты так не думаешь.
– Если бы мне не нравилось, я бы так и сказала. Потрясающе. Кто это прелестное создание?
– Ты!
Дженис зажала рот рукой, чтобы не засмеяться.
– Убирайся, видеть тебя не могу.
– Да нет, просто… Я совсем голая.
– Ну, когда ты загораешь в саду, ты не слишком одета!
Дженис кивнула.
– Что тут скажешь, впечатляющая работа, на Матисса похоже.
– Для художника сравнения всегда обидны, ну да ладно, прощаю. Тебе правда нравится?
– Еще раз тебе говорю, блестяще.
– Сколько денег должно быть на карточке? – вздохнул Давид.
– Столько, чтобы хватило на часовой звонок за границу.
– И когда она тебе нужна?
– Сейчас.
– Ладно, посмотрим, что можно сделать. Но имей в виду, что с моей стороны это подвиг! – добавил Давид, выходя из мастерской.
До нее донеслись отголоски разговора из-за двери – сначала почти шепотом, потом в полный голос. Взрыв хохота – и через несколько мгновений Давид вернулся.
– Тебе повезло, он у себя. Можешь сходить в магазин и забрать свою симку. Она обойдется тебе в триста пятьдесят шекелей, то есть почти даром. Возьми деньги из жестянки на стеллаже над мольбертом; я так полагаю, у тебя в карманах пусто. Если соберешься вернуть, добавь сотню сверху, мне пришлось пригласить друга на ужин, чтобы отблагодарить за услугу.
Дженис подпрыгнула и смачно расцеловала художника. Встав на цыпочки, дотянулась до жестянки, вытащила четыреста шекелей, пообещав купить Давиду сигарет, и уже на пороге обернулась:
– По-моему, ты все-таки немного польстил моим формам.
– Проваливай! – заорал Давид.
Добежав до угла, забрав сим-карту и вернувшись, Дженис немедленно вставила ее в телефон и позвонила на окраину Киева.
– Какая муха вас всех ужалила? – озабоченно спросил Виталик.
– Почему ты спрашиваешь?
– Раз ты звонишь мне с такой линии, значит, у тебя проблемы… или тебе понадобились мои заслуги.
Дженис объяснила Виталику, что собирается сделать, и сообщила цифро-буквенный код, который ей дала Ноа.
– Ты хочешь, чтоб я вломился на сервер торгового банка и вычислил отправителя денежного перевода на счет компании, зарегистрованной в Лондоне?
– Именно.
– Метелик, это тебе не семечки лузгать. Это сложная штука, чтоб туда пролезть, нужно найти их слабое звено.
