– Как же нет, я очень хорошо его помню… стеклянный шар, а внутри него падает снег…
Снег… снег падал медленными, редкими, крупными хлопьями. Как в театре, в сцене дуэли Онегина и Ленского…
Я шла по узкой, засыпанной снегом кладбищенской дорожке, то и дело проваливаясь в снег по щиколотку. На могильных плитах и крестах тоже лежали снежные шапки. Я удивленно оглядывалась по сторонам – как меня занесло на это старое кладбище?
Могилы были и правда очень старые – памятники покосившиеся, вросшие в землю, даты на них – стертые, едва различимые, позапрошлого века… вон какая-то Пульхерия Васильевна Цуцикова, офицерская вдова, скончалась в 1898 году в возрасте девяноста лет. Значит, она почти ровесница Пушкина…
Дорожка повернула.
Справа от нее я увидела окруженный красивой кованой оградой солидный монумент из черного гранита, на котором золотом, славянской вязью было выведено: «Здесь покоится купец первой гильдии Мамонт Аполлонович Мышкин»…
С ума сойти – Мамонт Мышкин! Вот уж действительно – нарочно не придумаешь! И надо же, как хорошо сохранилось это надгробье! Ему ведь больше полутора веков…
Я прошла еще немного – и вдруг увидела впереди, среди надгробий, одинокого человека.
Высокий, точнее – долговязый, сутулый и худой, с бледным лицом, длинными седоватыми волосами и маленькой бородкой… вот же он, Иннокентий! А Рудольф Зурабович говорил, что никогда его не видел, знать не знает!
На этот раз на Иннокентии был не больничный халат, а длинная, поношенная черная шинель. Старинная, под стать этому кладбищу. Такая шинель могла быть у Акакия Акакиевича…
Иннокентий, похоже, заметил меня, помахал мне рукой, жестом пригласил следовать за ним.
Мне уже надоело ходить по этому кладбищу, в ботинки набился снег и начал таять, но Иннокентий так настоятельно звал меня, что я не смогла отказаться. Кроме того, я очень хотела с ним поговорить. У меня были к нему вопросы – правда, я не помнила какие, но надеялась вспомнить по ходу разговора.
Я шла за Иннокентием среди старых могил и надгробий, стараясь не отставать.
Наконец он замедлил шаги, потом остановился возле очередной могилы, показал на нее рукой… и вдруг исчез.
Я удивленно огляделась по сторонам – но его нигде не было, он пропал бесследно.
– Иннокентий! – позвала я без надежды на успех. – Иннокентий, где же вы? Нам нужно поговорить!
Но мне никто не отвечал – только слабое кладбищенское эхо.
Тогда я подошла к могиле, на которую он показал рукой, прежде чем исчез.
Это была очень старая, заброшенная могила. Собственно, просто прямоугольный холмик, на котором лежала выветренная, вытертая временем и непогодой каменная плита.
Эта плита была частично покрыта мхом, частично засыпана снегом, но местами проглядывали неразборчивые буквы.
Я быстро отчистила снег. Мне казалось очень важным прочесть то, что там написано.
И когда я смела с камня снег – я смогла прочесть надпись.
Ту же самую, которую уже читала не раз – на дереве, на коже, железе и стекле.
SATOR
AREPO
TENET
OPERA
ROTAS
И тут, совсем близко, я услышала звонкий детский голосок.
Я обернулась и увидела неподалеку, возле черного гранитного надгробья, маленькую девочку в легкой красной курточке, с красным шелковым бантом в волосах. Девочка бросала мячик в гранитную плиту и повторяла:
– Камень, дерево, железо, кожа и стекло!
– Девочка, тебе не холодно? – спросила я озабоченно. – Здесь тебе не место! Что ты здесь делаешь?
Она снова бросила свой мячик, повернулась ко мне и проговорила с неожиданно взрослой интонацией:
– Жду тебя!
– Ждешь? – спросила я удивленно. – Но зачем?
– Чтобы рассказать тебе правду.
– Правду? О чем?
– О тебе самой…
Она снова бросила мячик и повторила свою странную скороговорку, свое заклинание:
– Камень, дерево, железо, кожа и стекло! И стекло!
– Время истекло! – произнес совсем другой голос – и я обнаружила себя в кабинете Рудольфа Зурабовича, и сам доктор сидел передо мной, потирая свои маленькие ручки.
– Все же вы меня снова загипнотизировали… – проговорила я растерянно.
– Ну, вы же вроде не возражали… и что вам удалось вспомнить? – спросил доктор с детским любопытством.
– Вспомнить? Да ничего я не вспомнила. Ходила по какому-то кладбищу, среди могил девятнадцатого века. Думаю, и кладбища-то такого нет, одни имена чего стоят! Представьте – купец первой гильдии Мамонт Аполлонович Мышкин!
Я громко фыркнула, но доктор смотрел на меня весьма серьезно и заинтересованно.
– Вы видели могилу Мамонта Мышкина?
– А что, такой человек действительно был?
– О да! Он приходится мне дальним родственником, двоюродным прадедом… точнее, прапрадедом. Но это не важно. Вы не могли бы нарисовать его надгробье? – Доктор придвинул мне карандаш и листок бумаги.
– Ну, в меру своих способностей…
Я как могла нарисовала монумент, окруженный кованой оградой.
Доктор взглянул на рисунок, и глаза его заблестели:
– Надо же! Это надгробье именно так и выглядит! Когда вы бывали на Борисоглебском кладбище?
– Да никогда! Я о таком кладбище даже не слышала! А где хоть оно находится?
– На Охте. Это одно из самых старых кладбищ в нашем городе.
Рудольф Зурабович не хотел меня отпускать, сказал, что ему во мне не все ясно и он хотел бы еще со мной поработать. Я не стала грубить в ответ, отшутилась и сказала в лучших традициях, что, может быть, когда-нибудь я и соглашусь. И заторопилась уходить.
Юра спокойно спал в холле на дальнем диване, девчушка рядом с ним играла с телефоном.
Я присмотрелась: это была совсем не та девочка, что являлась мне во сне. Ну, оно и к лучшему.
Я растолкала Юру, и мы поехали обратно к Войтенко.
Я села сзади, чтобы хорошенько обдумать все, что видела под гипнозом.
Если я видела реальное, существующее на самом деле кладбище, реальное надгробие купца Мышкина, то почему не может быть на том же кладбище и плиты с высеченным на ней таинственным абиссинским заклинанием?
Но тогда эта плита и есть пятый, недостающий артефакт. Тот самый «камень»…
Я набрала номер Войтенко…
До сих пор не понимаю, как он согласился ехать со мной.
СТЕКЛО
Мастер Винченцо Солари уверенным движением подхватил каплю жидкого стекла на конец стеклодувной трубки, поднял ее, подул, медленно поворачивая. Стеклянная капля раздулась, нет, скорее расцвела, как прекрасный цветок, засияла, изменяя на глазах свой цвет.
