Вот только лично в подвал для руководства пытками по примеру дяди не ходила ни по понедельникам, ни в какой-либо другой день недели — все же на троне была женщина. В пыточной камере Тайной канцелярии Анна Иоанновна побывала еще в 1722 году, в эпоху правления ее дяди Петра I. Тогда сюда еще петровская Тайная канцелярия под началом Толстого забрала по заявлению курляндской герцогини Анны Иоанновны подьячего Деревнина, который огласил содержание попавшего ему в руки письма Анны к ее интимному другу. Требуя от Деревнина выдать ей оригинал письма, Анна даже лично приняла участие в пытках несчастного подьячего, спалив ему бороду свечой и колотя его своей тростью по голове.
После воцарения в 1730 году необходимости так напрягаться лично у Анны уже не было, Тайной канцелярией она могла теперь руководить прямо из своих покоев. Когда у Ушакова в Тайной канцелярии умер его деятельный заместитель Хрущев, глава тайной полиции лично представлял императрице новую кандидатуру на его место, Набокова (дальнего предка знаменитого в XX веке писателя), прежде чем Анна согласилась на его утверждение. Традиция представления кандидатур на ответственные посты в тайном сыске лично императору сохранится при Романовых и в дальнейшем, но это будет уже больше формальность, тогда же этот важный для нее государственный вопрос царица Анна решала лично.
Елизаветинская канцелярия после смерти Анны и свержения Бирона меняет тональность, у нее, как и у самой «милостивой Елизаветы», жестокость скрытая, не напоказ, завуалированная идеями движения царства вперед и прогресса. У елизаветинского варианта Тайной канцелярии, особенно в годы руководства ей Александра Шувалова после смерти матерого «зубра тайного сыска» Ушакова, и задача от власти несколько иная — не устрашение общества частыми арестами и казнями, а тихая ликвидация возможной оппозиции в зародыше, запрятанная от общества за кулисы «мудрого правления».
Это уже новый тип задач тайного сыска в романовской России и новый вариант его взаимоотношений с властью. И этот рубеж в середине XVIII века, пришедшийся на годы царствования именно Елизаветы Петровны, отмечают почти все историки, прикасавшиеся, так или иначе, к вопросам тайного сыска в нашем отечестве. И все они в оценке причины такого поворота практически едины: изменилась политическая обстановка и сама система высшей власти в России, потребовав от своего тайного сыска соответствия новым задачам. А первоначальные жестокие репрессии времен сначала Петра I, а затем и Анны Иоанновны были обусловлены относительной еще шаткостью самодержавной власти в Российской империи. Вот авторитетное мнение Е.В. Анисимова, одного из главных специалистов нашей истории по XVIII веку: «Осознаваемая слабость самодержавия вела к ужесточению им борьбы со всякими проявлениями оппозиционности, с «непристойными словами», к поощрению практики публичного «оперативного стука» о преступлении посредством пресловутого «Слова и дела!», наконец, к расширению корпуса государственных преступлений. К середине XVIII века реформы Петра Великого по укреплению режима самодержавия с помощью «бюрократических технологий» дали реальные плоды, и власть уже могла обойтись без преследования каждого, кто произнес фразу «Кабы я был царь…». Ранее столь эффективный защитный институт «Слова и дела» начал вырождаться, многие государственные преступления вроде «Названия своего житья царством» или «Бросание печати ли монеты с портетом государя просто, а не по злобе» в глазах даже суровых хранителей политического сыска стали казаться если не смехотворными, то уж не подлежащими наказанию кнутом и ссылке в Сибирь. Ветер просвещения приносил из Европы свежие идеи гуманизма…»
[24].
В той же книге Е.В. Анисимова приводится для наглядности таблица дел Тайной канцелярии за весь XVIII век с вынесенными официально приговорами, которая тоже позволяет отследить определенные периодические волны работы сыска.
С основания Тайной канцелярии до ее первого закрытия в 1727 году — 992 дела, при Петре I новая машина еще только разогревает свой двигатель.
С 1730-го по 1740 год — 1909 дел, это период всплеска репрессий второй (ушаковской) Тайной канцелярии в аннинскую десятилетку.
С 1740-го по 1750 год — 2478 дел, здесь большая часть приходится на бурное в России начало 40-х годов того века с чередой переворотов и становлением власти императрицы Елизаветы.
С 1750-го по 1760 год — 2413 дел, впервые хотя и небольшое, но снижение, в разгар елизаветинского правления.
С 1760-го по 1770 год — 1246 дел, смягчение нравов после попытки Петра III вообще закрыть сыск, после ликвидации «Слова и дела», а также в первые годы «кроткой Екатерины II».
С 1770-го по 1780 год — 1094 дела, при Екатерине действительно была видимость смягчения сыска, хотя это компенсировалось не приговорами, а иными методами наведения государственного порядка.
С 1780-го по 1790 год — 992 дела, тот же «золотой век Екатерины».
С 1790-го по 1800 год — 2861 дело, явный всплеск и рекорд среди всех десятилеток этого века, здесь уже постарался Павел I, которого некоторые историки и сейчас еще числят в либералах на русском троне и потенциальных реформаторах.
Пройдя очередную попытку закрыть тайный сыск при Петре III и преобразовать его в нечто новое, представление о чем имел только сам несостоявшийся реформатор в короне, но за скорой гибелью оповестить об этом страну не успел, на свет появляется еще один вариант — екатерининская Тайная канцелярия. Здесь дело тайного сыска под началом Шешковского окончательно убирается в тень. Сыск работает в поте лица, но все это скрыто за блеском балов и победоносных войн «золотого века России при Екатерине». Недаром Екатерина Великая первой из Романовых не торопится официальным указом признать восстановление Тайной канцелярии, предоставляя стране узнавать о ее существовании из слухов и рассказов тех, кто уже столкнулся сам с машиной екатерининского сыска и испытал его прелести на своей шкуре.
Екатерининская версия канцелярии тайных дел, как и фигура «душки-палача» старичка Шешковского — производные от образа самой «кроткой и милостивой императрицы». Аресты есть, дыба есть, каторга на Камчатке уже есть, но всего этого в стране словно нет для большинства ее подданных и иностранцев, об этом не рекомендуется говорить вслух. Недаром указом «кроткой Екатерины» 1774 года запрещены пытки, но это никакого значения мя продолжающего практиковать такой метод дознания ведомства Шешковского не имеет. И по тем же соображениям сам Шешковский в духе этой политики с тех своих «подопечных», кто подвергнут пыткам, но ни в чем не уличен или оправдан, берет перед освобождением из Тайной подписки о неразглашении, угрожая в случае болтливости новыми пытками.
Здесь вся екатерининская политика: европейский просвещенный фасад, балы, признание России за рубежом, письма Вольтеру и Дидро, а в подвале этого великолепного дворца дыба и старик Шешковский, спрятанные от чужих глаз. Сама Екатерина II могла сколько угодно убеждать потомков и, возможно, даже саму себя в своих мемуарах, что с мрачными пытками сысками при ее предшественниках в годы ее царства покончено, что они в Тайной канцелярии Шешковского не употребляются, — многочисленные документы и воспоминания современников Екатерины говорят об обратном. Екатерина любила ездить по Петербургу без охраны, однажды одернула при своей пешей прогулке по Невскому проспекту полицию, отгонявшую сбегавшихся зевак палками, и об этом жесте защиты простой «черни» по стране ходила масса слухов. О том же, что творилось в подвале конторы Степана Шешковского, говорить запрещалось как об одном из главнейших государственных секретов. Тайная полиция от института демонстративного устрашения дрейфовала к практически работающему органу обеспечения госбезопасности и даже политической аналитики. И здесь на сыск уже понадобилось накинуть маскировочную сетку для защиты от обзора общества. Это все плоть от плоти политики самой Екатерины, на виду мудрой государыни и почти философа в юбке, прячущего свои личные любовные страсти с бесчисленными фаворитами за покровом императорской спальни.
