При этом отметим, что «секретная дипломатия» и просто дипломатия при Петре одновременно с древним приемом похищения или ликвидации неугодного лица за границей освоила и вполне европейский прием официального требования чужим дворам о выдаче своих перебежчиков и эмигрантов на родину. Первые официальные обращения Москвы к иностранным правителям о выдаче российских граждан были еще до эпохи Петра Великого, так заполучили из тюрьмы Нейштадта самозванца Анкудинова, которого до того несколько раз пытались в Европе тайно похитить или убить. Первое официальное подобное требование из России по посольским каналам зафиксировано еще даже до пришествия на русский престол Романовых, это царь Борис Годунов просил выдать ему из Франции некоего дворянина Олферьева, отправленного за границу учиться наукам и ставшего невозвращенцем.
При Петре же «секретная дипломатия» распространила эту практику и на иностранных граждан. Летом 1708 года, сразу после разгрома шведов в Полтавской битве, послу Толстому в Стамбул Петр I и канцлер Головкин послали секретную депешу: добиться у султана выдачи скрывшихся после разгрома их войска в турецких владениях короля Швеции Карла XII и гетмана-изменника Мазепы. При этом Толстой, подав султану официальную ноту о выдаче этих двоих, честно отписал в Россию Петру, что Карла турки не выдадут никогда и хорошо бы сосредоточиться только на требовании выдачи Мазепы, который формально оставался российским подданным. При этом Толстой сразу развеивал иллюзии — в самом крайнем случае Мазепа может обасурманиться (принять ислам), и тогда по османским законам его выдача России тоже исключена. Петр со своим резидентом в Стамбуле согласился, в новом его собственноручном письме, переданном Толстым султану Ахмету, уже просили только выдать Мазепу, а шведского короля интернировать и не выпускать из пределов Турции. В обеих просьбах, как и предполагал Толстой, султан русскому царю отказал. Отказали и англичане выдать России посла-невозвращенца Федора Веселовского. Отказы и стимулировали российскую стихийную разведку переходить к тайным акциям похищений, выманиваний и убийств.
Еще одна не менее противоречивая и трагическая фигура из истории российской разведки петровских времен — Артемий Петрович Волынский. Представитель известного в России дворянского рода Волынских был даже дальним родственником Петра Великого, будучи женат на двоюродной сестре царя Александре. Его главной заслугой на посту служения российской разведке была работа в качестве посла в Персии при дворе иранского шаха Хусейна. На основании точной информации Волынского об ослаблении персидских позиций в регионе Петр начал с персами войну, отобрав у них значительные земли в районе Кавказа и Закавказья. Одновременно за время своего нахождения в тогдашней иранской столице Исфахане Волынский разведал кратчайшие торговые пути в Индию, а также попытался с помощью взятки завербовать на службу России первого министра шаха по имени Эхтимат, хотя и неудачно, вследствие, как писал царю сам Волынский, «безмерной глупости этого перса». Зато при Волынском в иранских владениях появилось множество российских агентов из числа недовольных властью шаха дворян Грузии и Армении. В том числе тайное согласие работать во благо России дали зависимые от шаха Хусейна грузинский царь Вахтанг и хан лезгинов Даудбек. В качестве благодарности в 1718 году Петр сделал Волынского астраханским воеводой, а затем поручил руководить российскими войсками в походе на Персию.
После победы над персами и захвата Каспийского побережья Волынский с дипломатически-разведывательной и военной службы переходит в высокопоставленные чиновники. При этом в характере Волынского талант дипломата-разведчика и желание служить родине уживались с личной безмерной жестокостью, вельможным чванством, неодолимой тягой к спиртному и желанием личного обогащения при любом удобном случае. Такой уж это был разносторонний человек, только что царь награждал его за удачную работу разведчика в Персии, и тут же первый царский фаворит князь Меншиков лично колотил Волынского дубинкой за очередную выявленную взятку. Бурная натура Волынского загадала потомкам много ребусов по его последующей оценке. Прекрасный знаток литературы и один из первых российских нумизматов (из всех дипломатических поездок свозил иностранные монеты в свою коллекцию), и он же отчаянный казнокрад и взяточник. Даже любовь к литературе толкала его на низменные поступки, он не постеснялся уворовать часть книг из библиотеки князя Голицына, когда того увезла на допросы и смерть Тайная канцелярия Ушакова. Жертва жестокого сыска Анны Иоанновны, Волынский сам же в годы своего губернаторства в Казани основал собственный следственный застенок на берегу казанского озера Кабан (хотя это вменялось тогда в обязанность российским губернаторам и воеводам, на местах сыск вели они). Умный политик и жестокий воевода, на которого жалобы из его казанского и астраханского воеводства в столицу шли сотнями, за терзаемых Волынским казанцев вынужден был вступиться даже местный митрополит Сильвестр. Отличный разведчик при дворах Персии или Польши и интриган-заговорщик в своей стране. Возможно, о нем прекрасно написал поэт Вяземский: «Дитя семнадцатого века — его страстей он жертвой был». По итогам его астраханского воеводства за «лихоимство» его собирались судить, но тут он вновь пригодился для работы на Востоке и организации разведки в персидском тылу.
Уже после смерти Петра Великого Волынский делает головокружительную политическую карьеру. Он побывал воеводой Казани, а при Анне Иоанновне благодаря дружбе с Бироном вышел в первые лица империи, в 1738 году он становится кабинет-министром, что равнялось тогда посту премьер-министра современного государства. Здесь уже мы видим не деятельного дипломата и разведчика, а сановного вельможу, коварного мастера придворной интриги, богатого олигарха и члена камарильи Бирона с товарищами у трона царицы Анны, человека крайне высокомерного и жестокого. В российскую историю Волынский позднего периода своей жизни вошел размашистым разгулом своих пиршеств, сварами с другими царедворцами, работой организатором потешных шествий шутов и карликов для императрицы Анны и избиением по его приказу слугами поэта Тредиаковского, обидевшего кабинет-министра в своих сатирических стихах.
Впрочем, такая жизнь первого и всесильного министра длилась для Артемия Волынского всего два года. Увидевшие в нем серьезного противника и разошедшиеся с ним довольно быстро другие фавориты царицы Бирон и Остерман организовали «дело о заговоре конфидентов Волынского». В апреле 1740 года бывший кабинет-министр был арестован и доставлен для допросов в подвал Тайной канцелярии в руки безжалостного князя Ушакова. Помимо государственной измены, Волынскому в следственной комиссии предъявили также множество обвинений во взятках, казнокрадстве, насилии над известным поэтом и членом Академии наук Тредиаковским. Решив спасти свою жизнь, Волынский, продолжая отрицать измену трону, признал факты казнокрадства и побои поэту, чем подписал себе смертный приговор. Тогда многие при допросах в подвалах Ушакова попадались в эту ловушку. Еще за три года до дела Волынского сюда был привезен опальный иркутский губернатор Жолобов, который в свою защиту заявил: «Царице не изменял, а что воровал, то воруют все на местах». И такая линия защиты стоила Жолобову головы, как и Волынскому. К такому же методу защиты прибег в 1740 году и двоюродный брат кабинет-министра Иван Волынский, служивший тогда вице-губернатором Нижнего Новгорода. Его арестовали вслед за опальным братом и доставили из Нижнего в подвал Тайной канцелярии в Санкт-Петербурге, пытаясь связать с «заговором конфидентов Волынского». Иван Волынский сразу отрекся от любых политических замыслов с двоюродным братом и тут же признался в каких-то мелких взятках на своем нижегородском посту. Ивану еще повезло, в его непричастность к заговору кабинет-министра следствие поверило (на него просто не показал никто из главных обвиняемых по этому делу), поэтому его дело о мздоимстве в Нижнем Новгороде выделили отдельно, оставив под арестом. А после скорой смерти Анны Иоанновны пришедшая к власти Анна Леопольдовна «мелкого мздоимца» Ивана Волынского помиловала, страшной участи двоюродного брата он таким образом не разделил.
