Леокадия лишь изумленно протирала глаза. Бездетная, она так и не могла накопить в себе столько любви к Ежику, который раздражал ее своими воплями и частыми сменами настроения. Никогда не могла она подумать, что ребенок настолько способен изменить человека. Попельский, который когда-то при виде капли супа на галстуке или сорочке просто бесился, вскакивал из-за стола и метался по квартире в поисках тряпки, едва-едва сдерживаясь, чтобы не выдать поток казарменных ругательств, сейчас вообще не обратил внимания на запачканную сорочку и танцевал с внуком по комнате, а тот, прижавшись к деду, запачкал ему еще и воротник. Леокадию эта перемена в Эдварде радовала. Впрочем, ее радовало бы и любое другое поведение кузена, лишь бы только не его убийственные эскапады по пивным и его неестественная улыбка после бессонной ночи.
Бронислав Воронецкий-Кулик, хотя сидел и спокойно, в глубине духа был ужасно раздражен. Он упрямо молчал, опустив голову на грудь, время от времени злобно усмехаясь и водя по сторонам бешеным взглядом. Граф и докитор не мог простить Попельскому столь нарочитого недовольства и презрения. Он не мог понять, что тот вовсе не радуется счастью собственной дочери, живущей в роскоши — и, что самое главное, благодаря его связям — начинающей делать кино-карьеру, выступая под псевдонимом "Рита Поп". Она уже сыграла небольшую роль в фильме "Огонь в сердце" самого Хенрыка Шаро
[222]. А эта лысая сволочь так и не подает ему руки, равно как и не обнимает в ходе праздничных пожеланий. Лишь кивнул головой и чего-то там буркнул, точно так же, как сейчас урчит этому чертову выродку, который никак не может заткнуть свою пасть!
Ежик успокоился, и Попельский уселся за стол вместе с внуком.
— А может уже и время забрать подарки из-под елки, — делано улыбнулся Воронецкий-Кулик. — Малыш получил бы свой подарок и, возможно, оставил бы всех в покое, а? Так что, могу я ему дать?
— Броня, — Рита с беспокойством глянула на отца и погладила мужа по руке, — это его успокоит всего на мгновение. Главная причина в том, что он днем не спал. Сейчас я его уложу, а Ганна споет ему колыбельную. Если чуточку дольше поиграет, быстрее заснет.
Ежик перестал интересоваться дедовой лысиной, выплюнул соску на пол, сощурился и завопил.
— Да отдайте вы ему его подарок, — бешено глянул граф на Попельского, — или я сам его дам ему!
— Молодой человек, вам не известны, — Попельский подбрасывал мальца на колене, — обычаи этого дома. У нас сначала все ужинают, а потом самый старший, то есть — я, повторюсь: я, раздает подарки. И так оно будет всегда.
— Так… так… Обычаи обычаями… — Воронецкий-Кулик сжал ложку так сильно, что побелели костяшки пальцев.
— Папа, передай мне, пожалуйста, Ежика, — быстро вмешалась Рита. — Быть может, он у меня успокоится быстрее…
— Вы что-то хотели сказать, молодой человек? — Попельский передал внука дочке. — Что-то об обычаях этого дома?
— Папочка, прошу тебя, — прошептала Рита, прижимая сына.
Граф стиснул губы и ложкой разломил плавающее в борще ушко, поднес его ко рту и начал медленно пережевывать. Но потом не проглотил, а выплюнул на ложку. Леокадия глядела на него с отвращением. Ежик снова начал пронзительно вопить, а когда мать прижимала его к себе, колотил ее кулачками по лицу.
— Так ты даешь ему тот подарок или нет? — прошипел Воронецкий-Кулик Попельскому.
— Как ты смеешь так обращаться к моему отцу!? — крикнула Рита. — И что ты делаешь с этим несчастным ушком?
— Наверное, у него зубы болят, — криво усмехнулся Попельский и отложил прибор. — Нужно что-нибудь мягкое…
— Эдзьо, только не нервничай, — молитвенно глядела на него Леокадия. — А то тебе будет плохо. У тебя же давление…
— Прошу тебя, не называй меня "Эдзьо"! — С совершенно каменным лицом Попельский легко перекрикивал вопли внука. — После смерти Вильгельма мне бы не хотелось, чтобы кто-либо обращался ко мне так…
Воронецкий-Кулик стряхнул пережеванную массу с ложки себе в ладонь. Он поднялся, подошел к Попельскому и подсунул ее тому под самый нос. Глядя на отца, Ежик перестал реветь.
— Жри, лысый! — Граф усмехался от уха до уха. — Я же говорил, что ты у меня из рук есть будешь!
Все буквально окаменели. Этим воспользовался Ежик, который молниеносно вскарабкался с колен матери на стол и потянулся к хрустальному кувшину с компотом из сухофруктов. Кувшин упал на стол будто при замедленной съемке, узвар хлестнул на бежевое платье Леокадии. Малыш, увидав результаты своей выходки, зашелся в реве, растирая пальчиками глаза. Вопль зашкаливал. Такого количества децибел в квартире Попельского еще не бывало. Даже дедушка закрыл ладонями рваные, словно у борца, уши.
Бронислав бросил пережеванное ушко на ковер, подскочил к столу и прижал ребенка к столешнице. Он схватил его головку обеими руками и начал втискивать большие пальцы в глаза сыну.
— Ну, чего трешь глаза, выродок! — шипел он. — Сейчас я твои гляделки вылуплю…
Попельский бросился на него. Когда Воронецкий-Кулик с изумлением повернул голову в сторону атакующего тестя, он получил кулаком прямо в висок. Граф покачнулся, в глазах потемнело. И тут он получил настолько сильный удар в подбородок, что свалился прямо на напольные часы. Падая на пол, он услышал, как механизм вызванивает и выбивает какие-то невозможные куранты. Подбородок графа, разодранный перстнем-печаткой Попельского ужасно болел, из раны капала кровь. Комиссар склонился над Воронецким, схватил его за воротник костюма и вытащил в прихожую. Не обращая внимания на плачущую Риту, которая хватала его за руки, он открыл дверь и выкинул худощавое тело зятя через порог, а вслед за ним выкинул его пальто, шляпу и трость.
Воронецкий-Кулик сидел под перилами лестницы и издевательски скалился Попельскому.
— Эдзьо, — с трудом прошепелявил он. — Собирайся в тюрьму!
— Вместе с собой я потащу и тебя! — крикнул в ответ Попельский.
На лестничной клетке раздавались голоса колядников:
В тишине и в ночи вестник к нам явился,
Поднимайтесь, пастухи, Бог у нас родился…
Попельский закрыл дверь, вошел в разгромленную гостиную и тяжело опустился на стул у сваленных часов. Плакали Леокадия и Рита. Плакала и Ганна, носившая Ежика по комнате и напевавшая ему колыбельную
[223]. Не плакал один только Попельский.
