Эта особенность его характера значительно усилилась в крепости Бреслау, под русскими бомбами.
Теперь, видя шпиона в маске, он нажал на курок. Георг Киттлаус был нервный по натуре.
Бреслау, суббота 24 марта 1945 года, пять утра
Доктор Вилли Шольц, хирург в временном госпитале у Редигерплац, не спал уже тридцать часов.
Он чувствовал песок под веками и шатался на ногах, когда всматривался в сплетение тканей в большой грудной мышце, и пытался попасть пинцетом в сплющенный свинец, который торчал не очень глубоко, в части ключичной мышцы. Пинцет соскальзывал с свинца и нарушал поврежденные ткани.
Тогда в ране проливались небольшие волны крови и вытекали на тело пациента. Доктор Шольц отложил инструмент и кивнул головой санитару, который этот знак понял сразу.
Подал доктору стакан водки и смотрел, как его кадык слегка движется. Шольц окунул пинцет, смачивая в спирте.
Когда он почувствовал действие алкоголя и небольшое головокружение, всунул инструмент в кровавый бифштекс раны и безошибочно ухватил свинец.
С удовольствием сжал сильно кусок металла. В левой руке все еще держал стакан. Он знал, что пуля уже ему уже не вырвется. Вытащил ее уверенно и бросил в таз. Задребезжала облупленная жесть, когда упали в нее пуля, пинцет и пустой стакан.
Доктор Шольц сел тяжко на стул и затянулся папиросой, которую санитар сунул ему в рот и закурил. Глаза у него закрывались, санитар вынул папиросу из его рта и сам жадно ей затянулся. Образ этот доктор Шольц видел в полусне и не был уверен, что наглость санитара не является продуктом его собственного воображения. Тем более не был уверен в реальности последующих видений.
Вот прооперированный пациент, пожилой мужчина с обожженным лицом, очнулся от наркоза и спросил его раскатистым голосом:
— Вы эманация Бога, доктор?
— Такого комплимента я еще до сих пор не слышал, — буркнул доктор и заснул.
Бреслау, суббота 24 марта 1945 года, час дня
Глаза Мока открылись и тут же наткнулись на белый потолок с несколькими подтеками. Глазные яблоки повернулись влево и вправо. Зарегистрировали бинты, ампулы и коричневые светильники. Внезапно стали неподвижны. Не могли оторваться от других глаз — голубых и влажных.
— Уже после операции, — сказала мелодичным австрийским акцентом хозяйка голубых глаз. — Все кончено. Вы хотите пить?
Мок не ответил. Он хотел сейчас только одного. Не хотелось ни есть, ни пить, ни — как говорил император Клавдий — отдавать долг природе. Он мечтал о своей маске, которая бы закрывала его лицо от взглядов прекрасной, как сон, медсестры.
Он поднял левую руку, чтобы коснуться своего лица. Однако вместо бархатного прикосновения карнавальной маски почувствовал колющую боль в груди. Легкие отреагировали остановкой дыхания, потовые железы выделили побуждать крупные капли, голова упала в складку подушки.
— Лежите спокойно, — сказала сестра и вытерла ему пот с лица.
Мок, почувствовавший ее руки на своем лице, не имел уже никаких иллюзий относительно наличия маски. Он закрыл глаза, чтобы не видеть отвращения на лице медсестры.
— Где я? — Даже не удивился, услышав свой обычный зычный голос вместо слабого хриплого рева, которого ожидал. — И как долго тут буду?
— В полевом госпитале у Редигерплац, — ответила сестра. — Вы перенесли небольшую операцию. Выходите за неделю. До свадьбы заживет.
А таким образом я попал в этот госпиталь, в котором лежит Гнерлих, подумал Мок, к которому я как раз шел, когда меня подстрелили.
Это очередной знак. Чем ближе к зверю ты, тем более алчешь справедливости. В больничной палате вибрировали еще высокие ноты голоса медсестры. Некоторые из них были отмечены изумлением.
Он открыл глаза и увидел ее улыбку. Помахала ему рукой и повернулась к выходу. У него не было сомнений, что существо это было ангелом, а не обычной божественной эманацией.
— Сестра! — воскликнул он так громко, что больные, лежащие по его бокам, резко зашевелились. — У меня к сестре большая просьба.
— Да, я слушаю, — девушка смотрела на него очень серьезно. Она боялась, что этот пожилой мужчина, на которого произвела немалое впечатление, начнет ее задерживать, шутить и рассказывать глупые шутки, как фронтовики со второго этажа, которые при ее виде опускали руки под одеяло.
Обожженное лицо пациента было несмелое и спокойное, а глаза смотрели прямо и честно.
— Сестра могла бы принести мне Библию?
Бреслау, воскресенье 1 апреля 1945 года, восемь утра
День Воскресения Христова был прекрасный и солнечный. Русские бомбардировщики налетели с юга.
Несколько из них, пренебрегая зенитной артиллерией на Главном вокзале, двинулись к сторону холма Либиха. Когда они были там, бомбометатели выполнили свой долг. Надменная башня была поражена на половине своей высоты. Из сердца строения хлынули осколки кирпичей, а за ними появились спирали дыма. Плоская крыша в центре здания раскололась пополам и начала скользить внутрь вместе с зенитным орудием флаквирлинга и его трехместным обслуживающим персоналом. Тела солдат, изорванные осколками, провалились внутрь по инерции и свалились на пол четвертого этажа.
Все трое защитников крепости лежали — словно условились, будто это была муштра — на животе, а их открытые рты отдавали кровь ровными волнами. Через некоторое время кровь потеряла свой цвет, покрылась белой пылью. Башня и крыша строения скрывались в фонтанах дыма, пыли и копоти.
Только легкая дрожь добиралась до штаба генерала Гюнтера фон Родевальда, который был заместителем обербефельшабера СС и полиции. Штаб находился в четырех этажах как раз под бомбардируемым зданием. Генерал почувствовал вибрации гор бетона над собой, и ему стало неловко. Он начал крутиться на кресле.
Боязнь перед обвалом бетонных твердых тел не была причиной нервного поведения фон Родевальда. Причина, скрытая в его кальсонах, бесила и зудела. Я должен был заразиться от этой шлюхи, думал фон Родевальд и проклинал холодную дождливую пятницу две недели назад, когда был приглашен в прекрасную виллу генерала Курта Квейсснера на Вильгельмсрух.
Собрались там старшие офицеры СС и Вермахта, чтобы отпраздновать годовщину разрыва версальского договора. Штурмбанфюрер СС Эрих Краус, начальник отдела RuSHA в Бреслау, стоял на середине виллы генерала Квейсснера и протягивал бокал с водой — как фюрер. Когда этот тупой моралист, гестаповский Катон, вышел, многие выдохнули.
Тогда все и началось. Сначала элегантно и со вкусом. Рейнское и мозельское вино, а не какие-то жалкие пиво Хааса, хорошее для простого народа. Икра и нарезанная щука на столе. Индюки и нежная дичь, посыпанная сыром с утопленными в нем лисичками. Девушки, подающие к столу, имели на себе только переднички горничных, другие — офицерские сапоги и кители мундира. А потом вино, вино, вино, мидии и ракушки, а затем мидии и ракушки девочек, распятых на столе, а потом щука, раздавленная ягодицами. О черт, подумал фон Родевальд, я был при дворе Нерона.
