— Какие — то проблемы?
— Нет.
— Что вы пили?
— Пиво.
— Сколько?
— Пять.
— Вы сидите здесь и пьете, вместо того чтобы следить за моей женой?
— Простите, герр криминальрат, но я пришел сюда за одним пивом и дальше стоял под окном. Вашим окном. Так вышло пять пива.
В другой комнате какой-то парень добрался до пианино. Игра указывала на профессию мясника играющего. По привычке он рубил на клавишах полутуши.
Мок выпускал сосредоточенно дымовые кольца. Он хорошо знал подчиненного и ведал, что пять пива не в состоянии вызвать на его суровом лице усмешку. А без сомнения, та гримаса, которой Смолор отреагировал на его появление, была усмешкой. Следовательно, он выпил больше. Смолор встал, натянул на голову шляпу и поклонился как мог наиприветливее.
— С таким своим рвением вы могли бы выступать в школьной академии, — буркнул Мок и не подал Смолору руку, что обычно делал. Обводя взглядом его угловатый силуэт, он задавался вопросом, почему его подчиненный нарушил обет воздержания и почему солгал про количество выпитого алкоголя. Он встал, подошел к бару и кивнул пальцем барменше в преклонном бальзаковском возрасте. Она охотно затанцевала на пятке и указала вопрошающим жестом на пустой стакан Мока.
— Нет, благодарю, — он положил на прилавок пятимарковую монету, которая ускорила движение барменши и сердцебиение сидящих вокруг одиноких девушек. — Я хочу кое-что выяснить.
— Слушаю, — барменша старательно сунула монету между грудями. Это было укрытие безопасное и удобное.
— Тот господин, с которым я разговаривал, как долго тут сидел и сколько пива выпил? — тихо спросил Мок.
— Сидел с трех, выпил четыре больших пива, — ответила барменша так же тихо.
— Он выходил куда-то?
— Никуда. Ему не хотелось никуда выходить. Он казался расстроенным.
— Как вы это поняли?
— Я не могу этого объяснить. После двадцати лет работы в баре я узнаю клиентов, которые пьют, чтобы о чем-то забыть. — Барменша не солгала. Она могла ничего не знать, но знала о мужчинах все. — Ваш друг притворялся жестким и грубым, но внутри он был полностью расслаблен.
Мок, не дожидаясь психологической вивисекции собственной особы, глянул в ее мудрые и нахальные глаза, приподнял шляпу, заплатил за коньяк и вышел на улицу. «Даже он мне врет, — думал он про Смолора. — Даже он, который мне так обязан. Когда он напивался, Софи могла делать все что угодно».
На землю опускались легкие хлопья снега. Мок сел в «адлер» и направился в сторону находящегося в ста метрах Редигерплац. Разрывала его ярость. Он чувствовал резкий ритм, пульсирующий в венах и артериях, а давление крови напирало на затылок. Он остановился перед домом и отворил окно автомобиля. Морозный воздух и снег, влетевший через окно, остудили на мгновение его эмоции. Он припомнил вчерашний вечер — страсть на лестничной клетке, спасение Эрвина из затруднения, палантин из норки, лежащая на коврике, безжалостно закрытая спальня и жгучие глотки водки, стекающие в желудок. «Сегодня вечером я буду обниматься с Софи, — подумал он. — Мы будем только лежать рядом. Избыток алкоголя может мне сегодня не пригодиться, а завтра я буду полностью в мужской силе и подарю ей колье. Это точно завтра?»
Он потянулся к портфелю за экспертизой астролога Фёллингера и поднес ее к синеватому свету газового фонаря. Пробежал глазами космограммы и личностные характеристики обоих господ Мок. Его внимание привлекло прогностическое соображение. Вдруг загудели у него в ушах барабаны крови. Он сдул снежинки, густо севшие на лист, и с ужасом прочитал: «Наилучшая дата зачатия — 1 XII 1927». Он сжал со всей силы веки и вообразил, что Софи ждет в столовой. Она жестока и недоступна, но через минуту ее лицо разглаживается при виде ожерелья из рубинов. Целует своего мужа, проводя легонько рукой по его широкой шее.
Мок достал из серебряной визитницы карточку ювелира Сомме и внимательно прочитал адрес. «Бреслау, Драбицюсштрассе, 4». Не закрывая окна, завел мотор и тронулся резко. Его ждало путешествие через весь заснеженный город.
Вроцлав, четверг 1 декабря, девять вечера
Ювелир Пауль Сомме проглотил с трудом слюну, которая болезненно раздражала опухшее горло. Он чувствовал лихорадку. В такие моменты утешение он находил в одном лишь действии: в любовании своей нумизматической коллекцией. Поэтому он лежал одетым в гранатовом шлафроке с пурпурными вставками и рассматривал коллекцию старых монет. Блестящий от высокой температуры глаз знатока, вооруженный мощной лупой, ласково поглаживал гданьские гульдены семнадцатого века, силезские гривны и царские империалы. Он представлял себе своих предков, как они накапливают в кошельках горы золота, а потом покупают имения, усадьбы, женщин и титулы. Он представлял себе их сытый, спокойный сон во время войн и погромов в Польше и России, обеспеченный щедрой оплатой хатменам, юстициариям и полицейским. Представители этой профессии всегда вызывали у Сомме очень теплые чувства. Даже сейчас, хотя он слег с тяжелой простудой и внезапный звонок отрывал от выполнения страсти коллекционера, он с удовольствием принял от камердинера визитную карточку криминального советника Эберхарда Мока.
— Проси, — сказал он слуге и с облегчением откинул дрожащее тело на мягкие подушки шезлонга.
Вид квадратного силуэта Мока вызвал у него такое же большое удовольствие, как и его визитная карточка. Он ценил криминального советника по двум причинам: во-первых, Мок был полицейским, во-вторых, он был мужем красивой, капризной и молодой двадцатилетней женщины, чьи переменчивые чувства довольно часто побуждали ее мужа посетить ювелирный салон. Сам он, старше своей жены больше тридцати лет, прекрасно знал женскую надутость, меланхолию и мигрень. Только это связывало его с Моком. Он иначе реагировал на эти явления.
В отличие от советника он был мудрым, понимающим и терпеливым.
— Не извиняйтесь, ваше превосходительство, — несмотря на горящее горло, он не позволил Моку высказаться. — Я ложусь спать поздно, а кроме того, ни один ваш визит не бывает не вовремя. Чем могу служить, ваше превосходительство?
— Дорогой господин Сомме. — Мок не мог остыть от впечатлений, которые всегда оказывали на него картины голландских мастеров, висящие на стенах кабинета ювелира. — Я бы хотел купить то рубиновое ожерелье, о котором мы говорили в прошлый раз. Мне оно требуется обязательно сегодня, а заплачу я завтра или послезавтра. Очень вас прошу оказать мне любезность. Я расплачусь, конечно.
— Я знаю, что на вас могу полностью положиться, — ювелир заколебался. Лихорадка искажала предметы и перспективу. Он думал, что два Мока смотрят на стены. — Но я немного нездоров, у меня высокая температура… Это главное препятствие…
Мок глянул на полотна и вспомнил о вчерашнем вечере в кабинете Риссе и самурая с ножом, приставленным к глазу.
— Я хотел бы выполнить просьбу вашего превосходительства, я не ищу оправданий, — голос Сомме дрогнул под влиянием сильного волнения. Его голова откинулась на раскаленную и влажную вмятину подушки. — Мы можем позвонить моему лекарю, доктору Грюнбергу, и он подтвердит, что запретил мне покидать дом. — Увидев, что Мок изменяется в лице, Сомме быстро встал с шезлонга. Сделал резкий поворот головы, и капельки пота, вызванные болезнью и страхом перед утратой клиента, появились на покрытом веснушками лице. Он оперся тяжело на рабочий стол и прошептал: — Но это все ничего. Подождите минутку, я сейчас буду готов. — Ювелир медленно двинулся в сторону двери своей спальни. На мокрую лысину надел старомодный колпак.
