Эдуард Рфйнерт также прервал чтение акта и положил бороду на кулак. Выражение его лица была упрямым, а чувства на нем значительно менее читаемым. Ни одному, ни другому полицейскому не пришлось отвечать на вопрос Мока. Криминальный советник знал последствия архивных исследований.
— Съешьте что-нибудь теперь и приходите сюда через час, — сказал Мок и сложил изучаемые перед собой папки в ровную стопку. В течение следующих нескольких секунд он заботился о своих волосах, которые упорно застревал в зубьях костяного гребня. Он никуда не спешил, несмотря на то что несколько минут назад Мюльхауз передал ему по телефону приказ незамедлительно явиться. Привел себя в порядок, вышел из архива и начал трудный путь по лестницам и коридорам. Он делал все, чтобы оттянуть встречу с шефом: давил носком обуви давно валяющиеся окурки, высматривал знакомых, с которыми мог бы поболтать, не пропускал ни одной плевательницы. Он не спешил видеть разъяренного Мюльхауза и говорить, во время чего должно было произойти неизбежное.
Мюльхауз действительно был в ярости. Широко расставив руки, он опирался на стол. Толстые пальцы отбивали монотонный ритм по темно-зеленой столешнице. Стиснутые ледяным гневом челюсти сжимались на мундштуке трубки, а из-за зубов и из ноздрей вырывались струи дыма. Мюльхауз попросту кипел. Мок сел напротив своего шефа и начал заполнять большую пепельницу в виде подковы.
— Мок, завтра в вашу дверь постучится посланник, — голос Мюльхауза дрожал от эмоций, — и принесет вам приглашение на экстренное заседание ложи «Гор». Вы знаете, как будет звучать второй пункт повестки дня? «Вопрос исключения Эберхарда Мока из ложей». Именно так. Этот пункт я предложил, и я его пересмотрю. Может, вы еще помните, что я секретарь ложи?
Он молчал и наблюдал за Моком. Кроме усталости ничего не видел на его лице.
— Причина исключения? — Мок загасил папиросу, вкручивая его в дно пепельницы.
— Совершение уголовного преступления, — Мюльхауз, чтобы успокоиться, начал вращать железным ершиком в горящем чубуке. — За то же самое исключение из полиции. Достукались.
— А какое я совершил преступление? — спросил Мок.
— Притворяетесь идиотом или действительно им являетесь? — Мюльхауз остатками сил воздержался от крика. — Вчера при десяти свидетелях вы избили сотрудника казино Вернера Кала. Использовали при этом кастет. Кал недавно пришел в сознание. А потом вы уничтожили драгоценный китайский фарфор директора казино Норберта Риссе, чтобы вымогать у него долг за племянника. Это видели три свидетеля. Дежурному поступило сообщение о преступлении. Скоро будет сформулировано обвинение в избиении и уничтожении имущества значительной стоимости. Потом вы предстанете перед судом, и ваши шансы невелики. Ложа предвосхищает факты и удаляет из своего круга потенциальных преступников. Полицайпрезидент отстранит вас от обязанностей. А потом мы расстанемся.
— Герр криминальдиректор. — Мок замолчал после произнесения такого официального титула и на мгновение услышал шумы за окном: трамвайный звонок на Шубрюкке, плеск оттепели, клацанье конских копыт на мокрой брусчатке, шарканье ног студентов, спешащих на лекции. — Наверное, еще не все решено. Этот охранник приблизился и первым напал на меня. Я только оборонялся. Это подтвердит мой племянник и человек по имени Виллибальд Хённесс, сотрудник казино. Я бы не верил Риссе. Угостил меня кофе и разбилась моя чашка. А он, как я вижу, подал заявление, что я разбил ему весь китайский сервиз. Странно, что не сказал об изнасиловании, которое я сделал его попугаю.
Мюльхауз поднял руки и изо всех сил ударил кулаками по столу. Подскочила чернильница, прокатилась по столешнице, посыпался песок из развалившейся песочницы.
— А чтоб тебя черт побрал! — рыкнул Мюльхауз. — Я хочу от тебя узнать, что произошло! А ты вместо объяснений втюхиваешь мне дурацкие шутки про попугая. Завтра меня вызовут к полицайпрезиденту Клейбёмеру. Когда он меня спросит, что имеешь в свое оправдание, я отвечу: Мок защищался заявлением «Я бы не верил Риссе».
— Единственным оправданием является родство, — сказал Мок. — Мой племянник — моя кровь. Я многое для нее сделаю. Ничего больше не имею для своего оправдания.
— Так скажу завтра старому: зов семейной крови, — иронизировал Мюльхауз.
Он уже успокоился, закурил трубку и сверлил подчиненного двумя буравчиками глаз. Моку стало его жаль. Он смотрел на его лысину, покрытую редкими прядями волос, длинную бороду девятнадцатого века, колбаскообразные пальцы, охватившие нервно теплый чубук. Он знал, что Мюльхауз вернется сегодня вечером домой после традиционной четверговой партии в скат, что встретит его обедом худая жена, которая стареет с ним четверть века, что они поговорят обо всем, только не о своем сыне Якобе, за которым сохраняли пустую и холодную комнату.
— Герр криминальдиректор, вы не должны верить Риссе. Директор казино — это педераст, замешанный в деле «четверых моряков». Что может значить его слово против моего?
— Не значило бы ничего в обычных обстоятельствах. Но вы переусердствовали, Мок, и вы сделали настоящий вестерн на глазах у многих свидетелей. Я знаю, что Риссе готовится сегодня к интервью для «Последних новостей Бреслау». Боюсь, что даже наш шеф не имеет достаточно власти, чтобы защитить вас и остановить печать сенсационного материала.
— Есть кое-кто, кто может это сделать. — Мок все еще надеялся, что ему не придется делиться с Мюльхаузом информацией, которую он получил от Майнерера. — Это криминальдиректор Генрих Мюльхауз.
— Правда? — Мюльхауз высоко поднял брови, потеряв при этом монокль. — Может, вы и правы, но я не хочу вам помочь. Мне вас довольно, Мок.
Мок хорошо знал тональные регистры голоса Мюльхауза. Такой слышал в первый раз — характеризовался иронией, презрением и задумчивостью. Это могло значить: шеф принял окончательное решение. Мок должен привести аргумент поубедительнее.
— Вы действительно ничего не сделаете и позволите Риссе одержать победу? Чтобы восторжествовал гомосексуальный меценат артистов, которые любят его всем сердцем и телом? Среди них молодой художник с псевдонимом Джакоппо Рогодоми.
Мюльхауз повернулся к окну, показывая Моку сгорбленную и поникшую спину. Оба знали, какой псевдоним использует Якоб Мюльхауз, блудный сын Генриха. Шли минуты. О стекло застучал дождь, завыла полицейская сирена, зазвонили куранты на костеле Святого Матфея.
— Герр криминальрат (криминальный советник). — Мюльхауз не отвернулся от окна. — Не будет никакого экстренного заседания ложи «Гор».
Вроцлав, четверг 1 декабря, половина восьмого вечера
Под безоблачным звездным небом прихватывал легкий мороз. Тротуары улиц покрылись тонкой глазурью льда. Мок сел в «адлер» и выехал из двора Полицайпрезидиума. Приветствовал закрывающего ворота портье и повернул налево около особняка «У двух поляков», на Шмидебрюкке. Сгорбленный угольщик вел за уздечку тощего коня, который волочил копыта с таким трудом, что влекомый за ним фургон с углем заблокировал улицу и лишил Мока свободного проезда. Мозг криминального советника был пуст и полнился сотнями бесполезной для него информации из полицейских актов, десятками имен и рапортами о преступлениях, обидах и отчаянии. Он не мог ничем занять мысли, не злился даже на угольщика. Добавил немного газа и разглядывал в свете неонов прохожих, вывески и витрины. Из мясной Ноака вышел озлобленный щеголь в котелке и попытался что-то объяснить плачущей беременной девушке. Свет, падающий с выставок универмага Мессо и Вальдшмидта, освещал двух почтальонов, которые ссорились яростно из-за топографии города. Обильная туша одного из них свидетельствовала, что его сведения являются скорее теоретическими и исходят из настойчивых путешествий пальцем по карте. Из проходных ворот возле магазина с конфитюрами выкатился пьяный медик или акушер, несущий медицинскую сумку настолько большую, что помимо лекарств и хирургических инструментов там могла бы разместиться вся его профессиональная этика.
