А похороны в деревне – это… ну, детей никто не ограждает от покойников, дети в первом ряду. Он стоял у гроба, мальчишкой, плакал. Не мог поверить, что мама, еще вчера веселая, щи варила, а сегодня холодная.
И тут бабка чья-то, выжившая из ума, на поминки пришла и говорит маленькому Гусляку: «Это все из-за тебя. Из-за тебя мамка умерла. Ты плохо учился, вел себя плохо, вот и умерла».
И мальчонку парализовало. Прям там. Ноги, речь. Три дня вообще лежал, под себя ходил, потом расколдовался, восстановился. Но стал вообще другим человеком. Злым, безжалостным. Лягушек убивал, животных мучил.
Сейчас ему под сорок, а выглядит стариком махровым. Бобыль бобылем. Дом облезлый, старый, грубый, как и хозяин.
Вот каким вырастает человек без любви. Гусляком вырастает.
Однажды я шел вечером по селу и не знаю, почему, завернул к Гусляку, хотя обычно обхожу его дом. А тут прямо ноги понесли к нему. У него калитка открыта. Ну, я вошел. И вынул его из петли. Успел. Откачал.
А он пришел в себя и с кулаками на меня. Зачем, сволочь, я еле решился!
А я, как знал, ружье перепрятал, а то он в таком бешенстве был. Я говорю ему: «Захочешь в петлю, зайди ко мне сначала, давай напьемся. Потом убивайся, как хочешь».
Так у нас теперь с ним традиция. Если Гусляк пришел, значит, плохо ему, хоть в петлю. Я беру самогон и…
Я вообще редко напиваюсь, только вот в таких, спасительных целях.
То бывает раз в квартал, по осени чаще – раз в месяц минимум, зимой совсем туго – можем каждую неделю…
Вот как его ненавидеть? Он же лапоть одинокий. Я не могу судить. Я его посадил, конечно, на пятнадцать суток, когда он соседу в ногу выстрелил, хотя и промахнулся. Я могу наказать. Но я наказываю как мамашка – для пользы, а не из злости…
Я его понимаю просто, по-человечески. Колючий, недолюбленный.
Вот детство – это чернозем для личности. Растет из этой почвы разное, не всегда полезное. Люди по-разному приспособлены к жизни.
А я, когда маленький был, в его как раз возрасте, когда он мамку хоронил, я чуть друга не похоронил – и то чуть с ума не сошел…
У меня история вообще смешная вышла. Я тогда животных больше жаловал, чем людей. С теленком дружил, помню. Теленка звали Хвост. Потому что он ласковый и за всеми хвостом ходил. Я подолгу его кормил, убирал у него, болтал, гладил.
А теленок-то уже подросток был.
Я тогда мечтал стать ветеринаром. Мол, вырасту и буду спасать животных.
Однажды мне родители дали задание накормить теленка переспевшими кабачками. Для этого кабачки надо было порубить. Я, как мог (лет одиннадцать мне было), справился с тем, чтобы порубить кабачки. Крупно порубил, но накормил. Потом следовал ритуал, погладить, почесать за ухом, потрепать шею.
Треплю ему я, значит, шею и тут нащупываю в горле у теленка застрявший кусок кабачка.
Начинаю его теребить, он шевелится, но не проглатывается. Я в слезах кричу родителям, сам держу шею теленку, боюсь, что он начнет задыхаться и умрет прямо у меня на руках.
Родители, услышав мой панический крик, бросают все и бегут на помощь. Мама, папа трогают горло телка – и правда, кабачок.
Отец кинулся за маслом – счет идет на минуты. Сам кричит соседям, чтобы срочно бежали за ветеринаром. Мать в это время уже принесла ведро воды. Смешали его с маслом, дают пить телку. Он пьет. Но кабачок никуда не проваливается. Они его и так и так теребят: шевелится, но не проваливается! Давай ему в глотку заливать масло. Телок сопротивляется, упирается ногами. Я держу ему голову, сам при этом рыдаю. Я уверен, что почти убил своего друга.
Тут прибежал ветеринар, на ходу надел перчатку и пытается достать кабачок. Ничего не получается. Он утешает родителей, говорит, это хорошо, значит, уже проваливается кабачок.
Меня не замечают, хотя для меня то, что происходит – настоящая трагедия. Я убил Хвостика кабачком!
Снова вливают теленку в глотку масло, шевелят кабачок, чтобы он все-таки проглотил его. А кабачок на месте.
Теленок уже начал садиться на ноги. Ветеринар развел руками и сказал, помню, страшное: «Ну что ж, значит задохнется!» И вот три взрослых и маленький рыдающий мальчик стоят над бедным живым теленком и ждут, когда он начнет задыхаться. На всю жизнь запомнил эти минуты. В тот момент я поклялся, что ветеринаром не буду.
Но развязка смешная. Оказалось, что… Ветеринар вдруг спросил: «А с чего вы решили, что это кабачок, а не кадык?»
Пошли в сарай к другому теленку, а у него такой же кадык…
Я смеюсь. Искренне, заливисто.
Интересно, что об этих сумасшедших людях, вливавших в него масло, думал Хвостик.
Макарыч тоже смеется. У него такой смех сложный, нервный, будто… непривычно ему смеяться.
– А кризиса вы не боитесь? – спрашиваю я Макарыча.
Все СМИ твердили тогда про мировой экономический кризис, про пандемию.
– Кризисов не существует.
– Как это? Вы не верите в вирус и кризис?
– Кризисы все в голове. Какие у нас кризисы? Картошка есть, сало есть, лук есть. На хлеб заработаю.
Кризис – это когда что-то меняется к худшему. А у нас все и так сложно. Для тех, кто работать не хочет, вся жизнь – один затянувшийся кризис. А кто работает, тот никаких перемен не заметит.
Семью я не завел, не сложилось. Мои деревенские и есть моя семья. Петровна, Гусляк и прочие.
Возьми мой телефон, в следующий раз столько верст мотать нечего, я сам наберу, если что. Петровна активная еще, ничего ей не будет. Характер портится, обидчивая стала, сварливая. Передач насмотрятся да базарят с бабами на всю деревню. Бывает до драк. Бабы дерутся потешно, волосы дерут друг другу. И тут же мирятся. А мужики мирятся через самогонку.
Мне нравится Макарыч. У него борода, и лицо заштриховано глубокими морщинками. Если бы я снимала фильм про мудрого старца, позвала бы Макарыча на главную роль и не гримировала бы. Пусть так.
Наверное, в этом секрет и жизненной мудрости, что ты заранее прощаешь людям их несовершенства.
А кризиса не боишься, потому что работать умеешь по совести.
Ходить, говорить, спасать заблудшие души, жарить картошку на сале.
Я после знакомства с Макарычем стараюсь смотреть на мир глазами сельского участкового. Который знает подноготные своих односельчан, на многих у него дела заведены, за драки, за ворованный телевизор да за самогонку, но это не мешает им дружить и вместе отмечать праздники.
Потому что он их не просто знает и понимает. Он их любит.
На обратном пути подруга заснула. Она много плакала, выясняя отношения с мамой, но вроде помирились. В багажнике у нас трехлитровые банки солений, укутанные в газеты и платки, чтобы не разбились. Точно помирились. Разве обиженный человек собирает с собой соленые помидоры?
