Той ночью мы впятером сидели на Надиной кровати и обещали ей, что все наладится. Что мы найдем варианты. Поможем снять квартиру. Придумаем работу. Света сказала, что слышала о кризисном центре для беременных, оставшихся без средств к существованию. Мы гладили Надю по плечам и по голове, шептали ей: «Главное, что с ребенком все в порядке», – а она плакала и говорила: «Девочки, что бы я без вас делала!»
Когда она вышла умыться, мы со Светами успели обсудить, что хуже гада, чем мужик, поднимающий руку на беременную женщину, невозможно придумать.
Я в ту ночь долго не могла заснуть. Меня потрясла ее история. Я часто пытаюсь поставить себя на место другого человека, чтобы понять мотивы его поведения, но представить себя на месте Нади я категорически не могла: сердце начинало учащенно биться, когда я представляла, как кто-то замахивается на мой живот. А представить в роли «кого-то» любимого мужа не могла тем более.
Утром я проснулась рано и случайно подглядела, как Надя переодевается. У нее на животе, слева, была огромная синяя гематома. Я ужаснулась и не смогла отвести взгляд.
Надя порывисто отвернулась. И я тоже. Нам обеим было стыдно, только по разным причинам.
На утреннем обходе врач осмотрел внимательно Надин живот и спросил сочувственно:
– Вы заявление на него написали?
Мы все поняли, о ком речь.
– Нет, – сказала Надя. – Не хочу ни с кем воевать.
Когда врач вышел, одна из Свет спросила у Нади:
– Ты уверена, что не хочешь его наказать?
– Уверена. Я во многом сама виновата, – ответила Надя.
– Сама себя ударила ногой в беременный живот? – не выдержала я.
– Он не бил меня в живот, он толкнул, и я сама налетела на спинку кровати…
Мне показалось, что Надя его защищает, но это было так невероятно, что я убедила себя, что мне именно показалось. Какая разница: толкнул или ударил. Это в любом случае насилие.
На следующий день мы отыскали телефон кризисного центра для беременных женщин, оставшихся без средств к существованию, звонили туда, диктовали паспортные данные Нади, описывали ситуацию и необходимую помощь. Заявку у нас приняли, обещали рассмотреть и разработать индивидуальную программу реабилитации для Нади (поиск работы, жилья и так далее).
Все это время сама Надя безучастно лежала на кровати. И в тот день, и дальше. За полторы недели она умудрилась, почти не вставая, похудеть на семь кило. Оказывается, стресс весит примерно килограмм живого веса в день. Ее синяк на животе стал желтым, она мазала его какой-то мазью на основе облепихи, которую подарила Света.
В среду, спустя десять дней, я надолго ушла из палаты: собирать документы на выписку и выяснять бюрократические подробности, почему нельзя уйти на выходные. Очень хотелось скорее домой.
Когда вернулась, увидела, что на Надиной кровати сидит небритый мужчина, а самой Нади нет.
– А где Надя? – спросила я.
– Ушла воду в банку наливать, для цветов, – мужчина кивнул на астры.
– Ясно, – кивнула я.
Тут вернулась Надя, а одна из Свет из коридора заглянула в палату, схватила меня за руку и утянула в коридор.
– Это он, – зашептали Светы.
– Кто «он»? – не поняла я.
– Муж. Надин…
У меня вытянулось лицо.
– Наверное, их нельзя оставлять одних, – сказала я испуганно. – А вдруг он опять?…
В моем понимании человек, который однажды ударил беременную женщину, живет очень напряженно: у него все время чешутся кулаки, а он их упорно чешет, пытаясь остановить самого себя от очередного удара.
– Ну, мы рядом. Тут. Если что. Над душой стоять тоже не вариант. Им же надо про все поговорить. Про вещи, про развод… – неуверенно предположила Света.
Мы честно простояли полчаса в коридоре, а потом решили одну из Свет отправить на разведку. Было как-то тревожно.
– Девочки, да заходите все, что вы как не родные, – крикнула Надя в робко приоткрытую Светой дверь.
Надю было не узнать. Разрумянилась, волосы прибрала, халат кокетливо подвязала, талию отметила.
Какое-то воплощение стокгольмского синдрома, в котором жертва пытается понравиться террористу.
– Это девочки мои, я тебе про них говорила, – смущенно лопотала Надя и было не понятно: это она нас смущается или его. – Три Светы и Оля, представляешь?
Она неестественно засмеялась.
Всем было ужасно неловко.
– Девочки, хотите зефир? – Надя кивнула на белый сливочный зефир на тумбочке.
Я такой обожаю. Особенно мягкий и свежий.
Но от Надиного мужа я не хотела зефира. Я хотела, чтобы он ушел. И больше никогда не приходил. Ни в нашу палату, ни в Надину жизнь.
Он, будто услышав, стал торопливо собираться.
На прощание они обнялись и поцеловались. У нас на глазах. А потом Надя пошла его провожать до лифта: дальше нас не пускали.
И было непонятно, почему они не обнимались там, у лифта.
Надя вернулась в палату через пять минут. В воздухе было разлито такое тугое молчание, что даже ходить сложно: приходится преодолевать физически ощутимое осуждение.
– Ты его поцеловала, – хмуро произнесла вслух Света наши общие мысли.
– Да. И что?
– Целуют тех, кого простили, – пояснила Света.
– Мы помирились, если вы об этом, – ответила Надя с вызовом.
В палате висела грозная тишина.
– Помирились с человеком, который ударил тебя, беременную? – уточнила Света.
– Помирились с человеком, от которого я беременна, – пояснила Надя и добавила как-то зло: – Жалею, что рассказала вам.
– Это называется созависимость, – вынесла вердикт Света.
– Это называется безвыходность, – вздохнула вторая Света.
– Это безответственность! – возмутилась я.
– Это называется любовь, – отрезала Надя.
Мы молчали. Не знали, как реагировать.
Муж Нади был нашим врагом десять дней. Нашим общим врагом. Мы за эти дни целый план спасения разработали, где у каждого была своя зона действий и много важных подпунктов.
Но все это оказалось никому не нужно, ведь выяснилось, что букет жухлых лохматых астр – вполне достаточное извинение за гематому на беременном животе.
– В конце концов, это не ваше дело! – громко сказала Надя, не глядя на нас.
«Это было нашим делом, пока не было его», – подумала я, но вслух говорить не стала.
– А ты не боишься, что он опять это сделает? Ударит? – спросила Света.
– Он не ударил, а толкнул. И это было состояние аффекта.
