Единственное, от чего она сама себя не может защитить, – от одиночества. Некоторым женщинам противопоказаны холодные постели. Они приводят к необратимым переменам внутри и желанию упиваться своими же страданиями, драмой.
Нина боится, что станет такой. «Через сколько одиноких ночей женщины падают в отчаяние?» – спрашивает она у меня.
А я не знаю. Я не падала. Я думаю, что иногда человека нужно защищать от внешней опасности, а иногда от самого себя. И защитником может быть кто-то другой, а можешь ты сам.
На уличных гонках «Формулы-1» все канализационные люки приваривают к земле, чтоб их не подняло в воздух аэродинамической силой. Чтобы трек был идеально гладким.
Вот бы и на жизненном пути кто-нибудь приварил все люки и отполировал асфальт, чтобы ехать и не бояться, что тебе в стекло прилетит огромный чугунный блин… А то едешь и не знаешь, что там, за поворотом. Хотя, наверное, в этом и есть весь смысл и интерес. Ведь самое большое количество аварий случается на идеальном хайвее, где водители засыпают, теряя бдительность.
А в жизни – не расслабишься. Рулишь между ямами и выбоинами – только успевай реагировать. За это я ее так и люблю… Свою непредсказуемую жизнь.
Хрусталь
У мамы в серванте жил хрусталь: салатницы, фруктовницы, селедочницы. Все громоздкое, непрактичное. И еще фарфор. Красивый, с переливчатым рисунком цветов и бабочек. Набор из 12 тарелок, чайных пар и блюд под горячее.
Мама покупала его еще в советские времена и ходила куда-то ночью с номером 28 на руке. Она называла это «урвала». Когда у нас бывали гости, я стелила на стол кипенно-белую скатерть. Скатерть просила нарядного фарфора.
– Мам, можно?
– Не надо, это для гостей.
– Так у нас же гости!
– Да какие это гости! Соседи да баб Полина…
Я поняла: чтобы фарфор вышел из серванта, надо, чтобы английская королева бросила Лондон и заглянула в спальный район Капотни, в гости к маме.
Раньше так было принято: купить и ждать, когда начнется настоящая жизнь.
А та, которая уже сегодня, – не считается. Что это за жизнь такая? Сплошное преодоление. Мало денег, мало радости, много проблем. Настоящая жизнь начнется потом. Прямо раз – и начнется. И в этот день мы будем есть суп из хрустальной супницы и пить чай из фарфоровых чашек. Но не сегодня.
Когда мама заболела, она почти не выходила из дома. Передвигалась на инвалидной коляске, ходила с костылями, держась за руку сопровождающего.
– Отвези меня на рынок, – попросила мама однажды.
– А что тебе надо?
Последние годы одежду маме покупала я и всегда угадывала. Хотя и не очень любила шопинг для нее: у нас были разные вкусы. И то, что не нравилось мне, наверняка нравилось маме.
Поэтому это был такой антишопинг – надо было выбрать то, что никогда не купила бы себе, – и именно эти обновки приводили маму в восторг.
– Мне белье надо новое, я похудела.
У мамы хорошая, но сложная фигура, небольшие бедра и большая грудь, подобрать белье на глаз невозможно. В итоге мы поехали в магазин. Он был в торговом центре при входе, на первом этаже. От машины, припаркованной у входа, до магазина мы шли минут сорок. Мама с трудом переставляла больные ноги. Пришли. Выбрали. Примерили.
– Тут очень дорого и нельзя торговаться, – сказала мама. – Пойдем еще куда-то.
– Купи тут, я же плачу, – говорю я. – Это единственный магазин в твоей шаговой доступности.
Мама поняла, что я права, не стала спорить. Выбрала белье.
– Сколько стоит?
– Неважно, – говорю я.
– Важно. Я должна знать.
Мама – фанат контроля. Ей важно, что это она приняла решение о покупке.
– Пять тысяч, – говорит продавец.
– Пять тысяч за трусы?!
– Это комплект из новой коллекции.
– Да какая разница под одеждой! – мама возмущена.
Я изо всех сил подмигиваю продавцу, показываю пантомиму. Мол, соври.
– Ой, – говорит девочка-продавец, глядя на меня. – Я лишний ноль добавила. Пятьсот рублей стоит комплект.
– То-то же! Ему, конечно, 300 рублей красная цена, но мы просто устали… Может, скинете пару сотен?
– Мам, это магазин, – вмешиваюсь я. – Тут фиксированные цены. Тут не торгуются.
Я плачу с карты, чтобы мама не видела купюр. Тут же сминаю чек, чтобы лишний ноль не попал ей на глаза. Забираем покупки, идем до машины.
– Хороший комплект, нарядный. Я специально сказала, что не нравится, чтоб интерес не показывать. А вдруг бы скинули нам пару сотен. Никогда не показывай продавцу, что вещь тебе понравилась. Иначе ты на крючке.
– Хорошо, – говорю я.
– И всегда торгуйся. А вдруг скинут?
– Хорошо.
Я всю жизнь получаю советы, которые неприменимы в моем мире. Я называю их пейджеры. Вроде как они есть, но в век мобильных уже не надо.
Однажды маме позвонили в дверь. Она долго-долго шла к двери. Но за дверью стоял терпеливый и улыбчивый молодой парень. Он продавал набор ножей. Мама его впустила, не задумываясь. Неходячая пенсионерка впустила в квартиру широкоплечего молодого мужика с ножами. Без комментариев.
Парень рассказывал маме про сталь, про то, как нож может разрезать носовой платок, подкинутый вверх, на лету.
– А я без мужика живу, в доме никогда нет наточенных ножей, – пожаловалась мама.
Проявила интерес. Хотя сама учила не проявлять. Это было маленькое шоу. В жизни моей мамы было мало шоу. То есть много, но только в телевизоре. А тут – наяву.
Парень не продавал ножи, он продавал шоу. И продал.
Парень объявил цену. Обычно этот набор стоит 5000, но сегодня всего 2500. И еще в подарок кулинарная книга.
«Ну надо же! Еще и кулинарная книга!» – подумала мама, ни разу в жизни не готовившая по рецепту: она чувствовала продукт и знала, что и за чем надо добавлять в суп.
Мама поняла: ножи надо брать. И взяла.
Пенсия у мамы – 9000. Если бы она жила одна, то хватало бы на коммуналку и хлеб с молоком. Без лекарств, без одежды, без нижнего белья. И без ножей. Но так как коммуналку, лекарства, продукты и одежду оплачивала я, то мамина пенсия позволяла ей чувствовать себя независимой.
На следующий день я приехала в гости. Мама стала хвастаться ножами. Рассказала про платок, который прям на лету можно разрезать. Зачем резать платки на лету и зачем вообще их резать? Я не понимала этой маркетинговой уловки, но да бог с ними.
Я знала, что ей впарили какой-то китайский ширпотреб в нарядном чемоданчике, но молчала. Мама любит принимать решения и не любит, когда их осуждают.
